Этой просьбой Яков закончил свою исповедь.
Спустя пять месяцев Яков Григорьев был cудим и приговорен к 20-летней каторге.
Мария Патрикеева по суду была оправдана, но заявила, что она с ребенком пойдет за Яковом. Так велика была ее любовь к этому человеку-зверю.
РАЗБОЙНИКИ
I
Настоящие разбойники... и другого слова для определения их я не могу подобрать. По своей тупой жестокости, по своему равнодушию они напомнили мне «душителей» извозчиков.
С того далекого времени прошло 30 с лишком лет, и за это время я встретил едва ли не единственных таких злодеев, как эти два убийцы.
Мой кабинет помещался во втором этаже здания Казанской части.
Личные показания я всегда снимал по ночам, глаз на глаз с преступником, и никогда не испытывал ничего подобного страху, — а тут, слушая циничный, простой рассказ убийц, я чувствовал себя как-то не по себе и, когда через два часа отпустил их, почувствовал невольное облегчение.
II
Один из них был совсем молодой парень, лет 20, красивый брюнет.
Он служил стрелочником на Балтийской железной дороге подле Красного Села.
Стройная фигура его в хорошо сшитом казакине, красивое лицо, мечтательные черные глаза — все располагало в его пользу, и как-то не верилось, что он мог быть соучастником в убийстве.
Звали его Феоктистом Михайловичем Потатуевым, и действительно в страшной лиговской драме он был только свидетелем и отчасти помощником.
Главным действующим лицом был его двоюродный брат, динабургский мещанин Иван Ефимов Сумароков. Но и Сумарокова по лицу и манерам никто бы не признал за разбойника.
Рыжеватый блондин, невысокого роста, с ясными серыми глазами, узким лбом, он только для привычного глаза обличал преступную натуру коротким уродливым подбородком.
Потатуев уже признался во всем на первом допросе при аресте, и я хотел теперь проверить его показанием Сумарокова.
Он тоже уже сознался в убийствах.
— Был грех, — сказал он, усмехнувшись.
— Ну, теперь расскажи по порядку, как было дело! — сказал я.
Он одернул пиджак, отставил ногу и, откашлявшись, начал спокойно рассказывать.
III
— Приехал я это к Феоктисту, к брату то есть, и пошли мы с ним в Красное Село в заведение... Он свободным был. Ну, мы это сидим, пиво пьем, а тут, глядь, земляк. Горностаев этот самый. Николай Игнатьев. Ну, значит, сел с нами. Тары-бары, и опять пиво пили...
— Что же он, случайно подошел к вам?
— Как будто и случаем, хотя я ему сказывал, что 15-го числа в Красном буду.
— Богатый человек?
— Так, со средствами... торговлей занимался. Я почитал, что при ем рублев сто будет, а потом — всего семь рублей и сорок копеек. Промашку дал!
— Ну, пили...
— Пили, пили. Скоро десять часов. Я и говорю: едем в Питер! Ну, взяли мы из буфета пару пива и поехали. Приехали в Лигово, а тут пересадка. Поезда пока што ждать надо. Я и говорю: пойдем, ребята, пиво в лесу выпьем. Погода такая чудесная. Теплынь. Ночь светлая, ясная, в воздухе такой дух приятный... Ну и пошли.
— У вас в уме ничего не было?..
— Мерекалось малость, — ответил он, усмехаясь, и продолжал: — На опушке сели и пиво выпили. Я бутылки тут же разбил и говорю: пойдем в лес, и пошли... Идем и идем. Я это впереди, Горностаев за мною, а сзади Феоктист. Тропка-то узенькая. Кругом лес. В лесу-то темно. Тут мне и пришло на мысль... дело-то это самое. Я остановился и ногу вперед выставил. Горностаев через нее да на землю, а я на него. Он кричит: что ты? А я его носом в землю, а Феоктисту кричу: держи ноги. Феоктист говорит: боюсь; ну а я: держи, а то и с тобой то же будет. Тот-то трепыхается, а я снял со штанов ремешок, да ему на шею, и стал тянуть. Все это в минуту, собственно. Ну, он похрипел, рукой махнул и кончился. Задохся то есть. Тут я встал, начал деньги искать. Всего 7 Рублев да эти копейки. Феоктист-то дрожит, а я ему говорю: ну, раздевай его! И раздели. Пальто я велел Феоктисту на себя надеть, пинжак евойный под свой одел, а остальную мелочь в евойную рубашку узелком завязал. Сделали мы все это и пошли прочь. Я говорю: ехать теперь нам никак нельзя. Идем в Паново... И пошли... Кабак-то отперт. Всего 11 часов было. Тамошние парни гуляли, и мы с ними. Выпили, закусили и пошли. Только отошли, а у кабака шум. Прошли еще... к лесу шли... слышим, бежит кто-то за нами и нам кричит. Мы стали. Тут к нам молодой господин подбежал. Одежа такая хорошая, шляпа серая и на носу пенсне. Где, спрашивает, тут урядник живет? Меня, говорит, у кабака мужики обидели. Я жаловаться хочу. Где урядник? А меня злость все сосала, что я у Горностаева денег не нашел. Увидел его, и сейчас в голове мысль явилась. Мы, говорю, знаем, где урядник! Мы вам покажем; пожалте с нами! Он и пошел. Пошел сзади и все жалуется, как его у кабака обидели. Феоктист шепчет мне: куда ведешь его? Я ему: к уряднику! Он так и побледнел. Известно, молодой. Только подошли мы к самому лесу, господин вдруг и примолк. Я обернулся к нему: пожалте, говорю, к уряднику! А он как вдруг откачнется, да вскрикнет — и побежал... Почувствовал, значит. Только со страху — не на дорогу, а по самой опушке метнулся. Да так-то скоро... Я его нагнал и в спину. Он и упал... Позвольте закурить, ваше превосходительство, во рту перегорело.