— Виновен... Виновен... Виновен... — раздались голоса.
— Более мотивированно.
— Переход в лоно проклятой православной церкви... Поношение святой католической... Издевательства и насмешки над нами, скромными ее служителями. Это — maxima culpa[4], это измена Христу.
— И, взвесив все это, какое наказание?
Минуту в комнате со сводчатым потолком царило молчание.
— Mors... Смерть! — погребальным эхом пронеслось по помещению.
— Sic! Так. Но все это было против обвиняемого, не найдется ли голос и за него?
— Прошу благословения святых отцов, но я думаю, это наказание не соответствует преступлению, которое юноша собирается совершить.
— Как?! — в один голос воскликнули заседающие.
— Виноват, я не так сформулировал свою мысль, — смутился престарелый служитель. — Я хотел сказать, что тут молодость... Любовь... Легкомыслие... кроме того, ради высокочтимого графа Сигизмунда Ржевусского нам бы следовало пощадить жизнь его единственного сына. Он оказывал столько услуг нашей святой церкви.
— Ваши ответы? — обратился к святым отцам председательствующий.
— Отдавая должное любвеобильному сердцу моего сослужителя во Христе, я считаю, однако, необходимым резко разойтись с ним во мнениях, и вот по каким причинам, — послышался елейносладкий голос доносчика-предателя, исповедника N-ского костела. — Во-первых, в то политически смутное время, которое мы переживаем, нам нужны верные католики, а не перебежчики-ренегаты. Если сегодня ради прекрасных глаз москальки обвиняемый готов переменить религию, то... поручитесь ли вы, святые отцы, что завтра ради еще более прекрасной наружности новой еретички он не променяет и свою политическую веру, свои убеждения? Где же наш политический патриотизм?
— Верно, верно, — прокатилось под мрачными сводами.
— Я продолжаю. Во-вторых, допустим, юноша раскается... Ужас объял его душу... Он будет просить о помиловании, но... Откуда мы его выпустим? Это вы приняли в соображение? Разве это наше тайное прибежище под Вислой, где мы укрепляем веру и тайно собираемся для важнейших решений, уже не должно составлять величайшего секрета для наших врагов? А если выпущенный безумец граф предаст нас? В таком случае для чего было изобретать название «Unum est hoc iter ad mortem»[5]?
— Верно, верно! Смерть, смерть! — послышались теперь уже возбужденные голоса.
— Но какая?
— Я полагал бы... Мы думали бы... поцелуй бронзовой Девы!
Тот, кто заступился за обвиняемого, в ужасе закрыл лицо руками.
— Это чересчур жестоко... — еле слышно вылетело из-под капюшона.
— Приведите сюда обвиняемого! — бесстрастно отдал приказ старший из судей.
Прошло несколько минут. Где-то послышался резкий скрип двери, раздались гулкие шаги по каменным плитам перехода. Дверь в судилище распахнулась, и на пороге появилась высокая стройная фигура молодого человека.
— Потрудитесь приблизиться к столу, граф Болеслав Ржевусский! — сурово проговорил иезуит в фиолетовой рясе.
Голова молодого человека гордо откинулась назад, в глазах засверкало бешенство. Он сделал несколько шагов по направлению к своим судьям и резко спросил:
— Кто вы? На каком основании и по какому праву вы смеете мне приказывать? Честное слово, я начинаю думать, что имею дело с бандой каких-то негодяев!
— Вы слышите? — прошептал настоятель N-ского костела.
— Меня обманным путем по подложной записке залучают в пустынное место, хватают, везут и, точно преступника, заключают в каземат какого-то проклятого подземелья. Что вам надо от меня? Что должна означать вся эта подлая комедия? Если вам угодно денег, выкупа, извольте. Я вам их дам, подавитесь проклятым золотом, но потрудитесь немедленно меня освободить!
— Вы спрашиваете, кто мы. Мы — тайный трибунал, охраняющий высшие интересы святой церкви, — еще более сурово проговорил главный иезуит.
— Это что же такое? Вроде Совета десяти Великой святой инквизиции? — насмешливо спросил молодой граф.
Но помимо воли смертельная бледность покрыла его лицо.
— Вы можете богохульствовать. Перед смертью у вас еще хватит времени раскаяться в ваших страшных грехах.
— Перед... смертью9 — вздрогнул Ржевусский. — Вы шутите, святой отец?
— Увы, бедный безумец, мои уста еще никогда не произносили шуток. Мы обсудили ваше преступление. Оно ужасно. Вы изрекли ужасную хулу на церковь Нашим совместным решением вы приговариваетесь к смертной казни через поцелуй бронзовой Девы. Вы обручитесь с ней на вечную жизнь.