Я вчера пил весь день за здоровье,
За румяные щеки любви.
На кого опустились в дороге
Перелетные руки твои?
Что за жизнь — не пойму и не знаю.
И гадаю, что будет потом.
Где ты, господи… Я погибаю
Над ее пожелтевшим письмом.
«Я любил ее чисто и строго…»
Я любил ее чисто и строго.
Перед сном и превратной судьбой
Старый меч благородства и страха
Клал на ложе меж ней и собой.
Как остался один, я не знаю…
И пристала цыганка, шепча:
— Дай, красавчик, тебе погадаю,
Как рука у тебя горяча!
Налгала про дорогу и чувства.
Как вода, эти годы сошли.
И вражда, и тоска, и искусство,
И подруги меня не сожгли.
Но люблю до сих пор — бескорыстно,
Беззаветно и тихо, как брат.
И протяжно кричат мои письма,
И на низкое солнце летят.
«Ниоткуда, как шорох мышиный…»
Ниоткуда, как шорох мышиный,
Я заскребся в родимом краю.
Я счастливый, как пыль за машиной,
И небритый, как русский в раю.
— Где ты был? — она тихо подсядет,
Осторожную руку склоня.
Но рука перед тем, как погладить,
Задрожит, не узнает меня.
Моросящий дождь
Руки по швам! Руки по швам!
Дождь моросит, дождь моросит.
Писем и женщин не будет вам.
Дождь моросит, дождь моросит.
Три дня и три ночи во сне не спишь.
Лицо моросит, а глаза глядят.
Руки по швам! Перед кем стоишь?
Сухие пайки моросят, лейтенант!
Сухие пайки с четырех сторон.
Стой! Кто идет?.. Дождь моросит.
Меняю письмо на сухой патрон!
Эй, лейтенант!.. Лейтенант убит.
Фантазия
Давным-давно под суеверный ропот
У питекантропа родился робот.
Взглянул на мир и усмехнулся криво.
Воздвиг в уме, преданье говорит,
Воздушный замок атомного взрыва,
Где Агасфер в подсвечнике горит.
Глядел в кривое зеркало Вселенной
И наблюдал за нашей жизнью бренной,
Где шла ко мне из бездны бытия
Единственная женщина моя.
Навстречу шла. Она была прекрасна,
Как образ, предназначенный судьбой.
Но робот стронул на волос пространство:
Она прошла — я встретился с другой.
Так забавлялся робот… Вдруг зерцало
Незримо, но упорно замерцало.
И он увидел девушку. Так ясно
Ее душа сияла сквозь покров!
Стал разнимать пространство, но напрасно:
Все время выпадала ей любовь.
В ее лице стоял нездешний пламень,
За воздух задевали рукава.
Ни птиц не слышно, ни людей. Едва
Слетит звезда, во мраке вздрогнет камень,
Безмолвие, шаги крадет трава.
Он встал, минуя выси и глубины,
Перед лицом, похожим на зарю.
— Так это ты, мой умный и любимый?
— Да, умный, но не твой и не люблю. —
Она сияла на земной равнине,
Как в зимний полдень летняя звезда.
И он сказал: «Теперь иль никогда!» —
Вот древнее проклятие гордыни!
Он подошел со сжатыми губами,
Замкнул ее в холодное кольцо.
Но поцелуй и неземное пламя
Расплавили железное лицо.
Его гордыня обернулась бездной.
Ослепший, он не знал куда ступить.
Но тень осталась на груди железной
От той, которой выпало любить.
Какая мысль, скажи, тебя ломает?
В одном часу двоятся ночь и день.
Метался призрак: — Что меня сжимает? —
Объятия мои, — сказала тень.
Сдирая тень, он по земле бежал
И землю длинной смертью заражал.
И обгорел по контуру той тени,
И рухнул перед миром на колени.