– Я уйду сегодня же, – пообещал я. – Но только если ты скажешь мне, где живет Августино Карлос.
Шаман поднял на меня черные глаза.
– Зачем тебе этот человек?
Я промолчал.
– Ты несешь с собой черные мысли, – сказал шаман, не сводя с меня глаз. – Седой Волк – наш друг. Он ненавидит гринперос, он обещает, что только мы будем хозяевами сельвы.
– Августино сделает из вас рабов, – ответил я. – Вы будете работать на его плантациях и мыть для него золото.
– Он сделает меня верховным бруху, – не унимался шаман.
– Он поставит своего бруху, который раздаст мужчинам зажигалки, а женщинам – красивые тряпки, а лечить будет маленькими таблетками, и все будут на него молиться.
– Ты лжешь, – сказал шаман, но без злобы и даже устало.
– Мне незачем тебе лгать. Я белый человек и даже не американец. Я скоро вернусь в свою Россию, и мне, по большому счету, будет все равно, кто станет вашим президентом. А Августино и его люди останутся здесь надолго. Он уже и большой дом себе построил, и вертолеты к нему летают.
Мы молчали. Шаман снова принялся за лепешку, но я не уходил, интуитивно чувствуя, что индеец сказал не все.
– Пойдешь вдоль скал по ручью Ку-Нета. Один день, другой день. Потом придешь. Там его плантации и дом.
Один день, другой день, потом придешь, мысленно повторил я слова индейца. Значит, дня три пути.
Глава 20
Легко сказать – идти вдоль скал по ручью Ку-Нета. На ручье ведь не написано, Ку-Нета это или Гуапоре. Я все время держал курс на север, не упуская из виду скалы, но каменных исполинов в этом районе было много, все они густо обросли кустарником и травой и были похожи, как близнецы. Ручей петлял между ними, десятки раз на протяжении одного километра меняя направление, делился на два, три рукава, сливался с другими ручьями, тонкими голубыми лентами спадающими с гор.
Я уже шел наугад, не заглядывая в карту и доверяя только интуиции, и это привело к печальным результатам. Один раз едва не увяз в болоте, другой – чуть не утонул в реке. Переходил ее вброд, думая, что течение здесь слабое. Поток воды сбил меня с ног, волна накрыла с головой, и меня потащило вниз по течению, как когда-то Валери уносило мутными водами Пянджа. Ситуация была страшной – рюкзак мешал всплыть, прижимал ко дну, но скинуть его я не мог. Без снаряжения, еды, ружья я не прожил бы и трех дней в сельве. Чудом я выкарабкался на берег, повалился в траву и долго приходил в себя. Потом раскрыл рюкзак и стал подсчитывать потери.
Во-первых, намокли все финансовые отчеты, которые были выполнены простыми чернилами и растеклись так, что уже невозможно было что-либо разобрать. Во-вторых, та же участь постигла и несколько писем. Пришлось их выбросить, так и не прочитав. В-третьих, пропали почти все запасы копченого мяса. Все оставшиеся дни пути я довольствовался вегетарианской пищей. Съедобные плоды от несъедобных отличал самым примитивным и довольно небезопасным способом: увидел, сорвал, съел. Если спустя два часа оставался жив, значит, плод был съедобным. Рискованно, конечно, но других способов я не знал.
Утром третьего дня пути меня разбудил рокот вертолета. Я выскочил из палатки, но не смог его разглядеть, так как небо было закрыто кронами деревьев. Пока я пытался влезть по гладкому стволу дерева, вертолет улетел в безоблачную даль, но я все-таки определил направление его полета. В общем, я был на правильном пути, единственное, что от меня требовалось, – оторваться от ручья и подниматься по склону горы.
Через два-три часа лес стал редеть, и я, глядя вперед, едва не споткнулся о стальную растяжку. Трос-плетенка, закрепленный одним концом на забетонированном колышке, удерживал ствол антенны, иглой пронизывающей кроны деревьев. Тут же, около него, я и присел, осматриваясь во все стороны.
Ну вот, подумал я, близится конец пути. Прогулка по сельве закончена. Начинается заключительный этап охоты.
Кусты надежно закрывали меня со всех сторон, и я занялся перетряхиванием вещей в рюкзаке. Револьвер я сунул под брючный ремень. Мачете, палатку, спальный мешок, примус, топливо, продукты плотно завернул в полиэтиленовый мешок и оставил здесь же, под кустами. В рюкзаке остались только моток веревки, глиняное блюдо собственной конструкции, пачка уцелевших фотографий и писем да несколько десятков патронов для пистолета и карабина.
Я вспомнил любимое словечко своего бывшего командира разведроты, которое он повторял всякий раз, отправляя людей в бой: «Ощетинились, гаврики!» И «гаврики» начинали щетиниться: буквально на глазах распрямлялись плечи у парней, в глазах появлялся азартный блеск, и руки крепче сжимали автоматы. «Не спать! Ощетинились!» – орал он дурным голосом за мгновение до того, как кинуть взводы под огонь.
Как ни странно, наша разведрота два года из дерьма не вылезала, в самых мрачных переделках побывала, а потерь было намного меньше, чем в стрелковых ротах. Мы умели «щетиниться». К тому же каждый «гаврик» слишком дорожил званием разведчика, чтобы так просто взять да погибнуть.
Ощетинься, Вацура, приказал я себе, но боевое настроение все не приходило. Я сидел в кустах, опираясь на карабин, и чувствовал страшную усталость. Перегорело? Страсти улеглись? Я стал вспоминать Бориса – самое сильнодействующее средство для поднятия боевого духа, но и оно сейчас оказалось бессильным.
Какой-то жучок щекотал меня между лопаток, и я никак не мог до него дотянуться. Пришлось лечь спиной на землю и потереться о нее.
Так я лежал, может, полчаса, может, час, глядя на кусочки неба, проглядывающие голубыми пятнами между огромных листьев-парашютов. Хорошо все-таки в этом душном раю. Очищаешься от всего, что присуще только человеку, а впитываешь, что составляет биологическую основу. Нигде и никогда я не был более свободен, чем здесь. Я стал частицей сельвы, я дышал ее воздухом, я питался ее продуктами, я пил воду ее ручьев. Единственное, что держало меня, как компасную стрелку, на одном и том же курсе, – моя охота.
Солнце, достигнув зенита, стало сваливаться вниз. Я снова услышал рокот вертолета, на этот раз намного ближе, но опять же не увидел его.
Теперь я шел беззвучно, от дерева к дереву, глядя во все стороны. Я внушил себе чувство опасности, хотя ничто вокруг не излучало ее, и это помогло мне встряхнуться и полнее въехать в смысл того, что я намеревался делать здесь.
Джунгли редели, и вскоре я уже видел за стволами деревьев цветные пятна построек, крыши, скамейки, ухоженные цветники и дорожки, присыпанные коричневым гравием. Справа уходила в глубь сельвы грунтовая дорога со следами протекторов, а слева просматривались посадки какой-то культуры.
Я снова пожалел о том, что в свое время не позаботился о бинокле. Вместо того чтобы сейчас спокойно изучать расположение виллы, сидя на дереве, мне пришлось ползти едва ли не до первой скамейки. Рядом с ней рос шарообразный куст, утыканный красными цветками, он и стал моим наблюдательным пунктом.
Вилла – с высокими вертикальными окнами, балкончиками, украшенными ослепительно белыми колоннами и лепными мускулистыми гераклами. У парадной лестницы – довольно замызганный джип с открытым верхом. На капоте сидит мужик в широкополой шляпе и бежевой рубашке с короткими рукавами. Широкий поясной ремень под тяжестью кобуры съехал на ягодицу. Охранник? Или водила? Далее – клумба, похожая на зеленого ежа, потому что утыкана гигантскими кактусами. Ее надо объехать по кругу, прежде чем остановиться перед парадным входом. Эта вылизанная дорожка, надо полагать, плавно переходит в грунтовку, которую я видел. Ряд постриженных под кирпичи кустов разделяет дорожку и зеленую лужайку, где, возможно, играют в гольф. Там же – белые столы и стулья.
После беглого осмотра я принялся изучать виллу детально. Перед фасадом, кроме мужика с джипом, похоже, никого нет. Во всяком случае, невооруженным глазом незаметно. А вот на противоположной стороне, прислонившись спиной к ограждению теннисного корта, дремлет детина в камуфляжном костюме, положив винтовку «М-16» на колени. Его предназначение в дополнительном уточнении не нуждается. На корте прыгает негр в красной майке и трусах, бьет по мячику, который летает до стенки и обратно. На скамейке лежит какая-то яркая тряпка, наверное, полотенце, и баллончик с водой. Оружия не видно.