Законы призваны прежде всего защищать собственность. Поскольку у того, кто имеет собственность, можно отнять гораздо больше, чем у того, кто ее не имеет, они, очевидно, являются гарантией, предоставленной богатым против бедных. Трудно поверить, и, тем не менее, это очевидно, что законы в некотором смысле являются заговором против большинства человеческой расы.59
Следовательно, неизбежна классовая война между владельцами собственности или капитала и рабочими, которые, конкурируя друг с другом, должны продавать свой труд собственникам-работодателям. Лингет презирал утверждения физиократов о том, что освобождение экономики от государственного контроля автоматически приведет к процветанию; напротив, это ускорит концентрацию богатства; цены будут расти, а заработная плата отставать. Контроль цен со стороны богатых увековечивает рабство наемного работника даже после того, как рабство «отменено» законом; «все, что они [бывшие рабы] приобрели, — это постоянный страх голодной смерти, несчастье, от которого их предшественники в этом низшем слое человечества были по крайней мере избавлены»;60 Рабы жили и питались круглый год; но в бесконтрольной экономике работодатель волен бросить своих работников в нищету, когда он не может извлечь из них никакой выгоды; тогда он делает попрошайничество преступлением. Против всего этого, считал Лингет, нет иного средства, кроме коммунистической революции. В свое время он не рекомендовал ее, поскольку она скорее приведет к анархии, чем к справедливости, но он чувствовал, что условия для такого восстания быстро формируются.
Никогда еще нужда не была более всеобщей, более убийственной для класса, который на нее обречен; никогда, возможно, среди видимого процветания Европа не была так близка к полному перевороту…Мы достигли, прямо противоположным путем, именно той точки, которой достигла Италия, когда война рабов [под предводительством Спартака] залила ее кровью и принесла огонь и резню к самым воротам хозяйки мира».61
Революция пришла в его время, несмотря на его советы, и отправила его на гильотину (1794).
Аббат Габриэль Бонно де Мабли сохранил голову, умерев за четыре года до революции. Он происходил из известной семьи в Гренобле; одним из его братьев был Жан Бонно де Мабли, у которого Руссо останавливался в 1740 году; другим — Кондильяк, который произвел сенсацию в психологии. Другой знаменитый родственник, кардинал де Тенсин, пытался сделать из него священника, но Габриэль остановился на мелких орденах, посещал салон госпожи де Тенсин в Париже и поддался философии. В 1748 году он поссорился с кардиналом и ушел в научную отставку; после этого единственными событиями в его жизни стали его книги, все из которых были когда-то знамениты.*
Семь лет, проведенных в Париже и Версале, дали ему знания о политике, международных отношениях и человеческой природе. В результате получилась уникальная смесь социалистических устремлений с пессимистическими сомнениями. Мабли настаивал (вопреки Макиавелли), что те же моральные нормы, которые применяются к отдельным людям, должны применяться и к поведению государств, но он признавал, что для этого потребуется система международного права, имеющая обязательную силу. Подобно Вольтеру и Морелли, он был теистом без христианства, но считал, что мораль невозможно поддерживать без религии сверхъестественных наказаний и наград, поскольку большинство людей «обречены на постоянное младенчество своего разума».62 Он предпочитал стоическую этику этике Христа, а греческие республики — современным монархиям. Он был согласен с Морелли в том, что пороки человека проистекают не из природы, а из собственности; это «источник всех бед, от которых страдает общество».63 «Страсть к обогащению заняла все большее место в человеческом сердце, заглушая всякую справедливость»;64 И эта страсть усиливается по мере роста неравенства состояний. Зависть, стяжательство и классовое разделение отравляют естественное дружелюбие человечества. Богатые умножают свою роскошь, бедные опускаются до унижения и деградации. Что толку в политической свободе, если сохраняется экономическое рабство? «Свобода, которой, как думает каждый европеец, он пользуется, — это всего лишь свобода покинуть одного хозяина и отдаться другому».65