Он начался с антиклерикальных моментов в Эдипе (1718); сегодня он действует почти экуменически. Мы видели, как она двигала государями: Фридрих II, Екатерина II, Иосиф II, Густав III, и в меньшей степени Карл III Испанский через Аранду, и Иосиф II Португальский через Помбала. В интеллектуальном мире последних двухсот лет ее влияние сравнялось только с влиянием Руссо и Дарвина.
Если моральное влияние Руссо было направлено на нежность, сентиментальность, восстановление семейной жизни и супружеской верности, то моральное влияние Вольтера было направлено на гуманность и справедливость, на очищение французского законодательства и обычаев от злоупотреблений и варварской жестокости; он, как никто другой, дал толчок гуманитарному движению, которое стало одним из заслуг девятнадцатого века. Чтобы ощутить влияние Вольтера на литературу, достаточно вспомнить Виланда, Келлгрена, Гете, Байрона, Шелли, Гейне, Готье, Ренана, Анатоля Франса. Без Вольтера Гиббон был бы невозможен; и историки признают его руководство и вдохновение в том, чтобы уделять меньше внимания преступлениям людей и правительств и больше — развитию знаний, морали, нравов, литературы и искусства.
Вольтер способствовал возникновению Французской революции, ослабив уважение интеллектуальных слоев к церкви и веру аристократии в свои феодальные права. Но после 1789 года политическое влияние Вольтера было подавлено влиянием Руссо. Вольтер казался слишком консервативным, слишком презрительным к массам, слишком сеньором; Робеспьер отверг его, и в течение двух лет «Общественный договор» был библией революции. Бонапарт ощущал эти два влияния в обычной последовательности: «До шестнадцати лет, — вспоминал он, — я бы сражался за Руссо против друзей Вольтера; сегодня все наоборот… Чем больше я читаю Вольтера, тем больше я его люблю. Это человек всегда разумный, никогда не шарлатан, никогда не фанатик».42 После реставрации Бурбонов труды Вольтера стали инструментом буржуазной мысли, направленной против возрожденного дворянства и духовенства. С 1817 по 1829 год вышло двенадцать изданий собрания сочинений Вольтера; за эти двенадцать лет было продано более трех миллионов томов Вольтера.43 Коммунистический крестовый поход под руководством Маркса и Энгельса вновь передал лидерство Руссо. В целом революционные движения после 1848 года в политике следовали Руссо, а не Вольтеру, в религии — Вольтеру, а не Руссо.
Наиболее глубокое и продолжительное влияние Вольтер оказал на религиозную веру. Благодаря ему и его соратникам Франция миновала Реформацию и напрямую перешла от Ренессанса к Просвещению. Возможно, это одна из причин, почему перемены были такими бурными: в протестантизме не было паузы. Некоторые энтузиасты считали, что Просвещение в целом было более глубокой реформацией, чем та, которую совершили Лютер и Кальвин, поскольку оно бросало вызов не только излишествам сакральности и суевериям, но и самим основам христианства, даже всем сверхъестественным вероучениям. Вольтер собрал в один голос все разновидности антикатолической мысли; он придал им дополнительную силу благодаря ясности, повторению и остроумию, и на какое-то время показалось, что он разрушил храм, в котором был воспитан. Интеллектуальные слои всего христианства были приведены философами к вежливому деизму или тайному атеизму. В Германии молодежь поколения Гете подверглась глубокому влиянию. Гете считал, что «Вольтер всегда будет считаться величайшим человеком в литературе нового времени, а возможно, и всех времен».44 В Англии блестящее меньшинство — Годвин, Пейн, Мэри Уолстонкрафт, Бентам, Байрон, Шелли — почувствовало влияние Вольтера, но в целом английский деизм предвосхитил его и притупил его суть; кроме того, английские джентльмены считали, что ни один культурный ум не станет нападать на религию, которая дает такое успокаивающее утешение слабым классам и слабому полу. В Америке отцы-основатели почти все были учениками Вольтера. Там и в Англии влияние Дарвина и современной биологии наложилось на влияние Вольтера в ослаблении религиозной веры; а в наше время христианская теология больше всего страдает от беспримерного варварства наших войн и победоносной дерзости наук, которые вторгаются в те самые небеса, где когда-то жили божества и святые.