III. МАРЧЕ ФУНЕБРЕ
Дидро, увидев Вольтера в 1778 году, спросил друга: «Почему он должен умереть?»94 Похоронный марш философов, начиная со смерти Гельвеция в 1771 году и заканчивая смертью Морелле в 1819 году, кажется сардоническим комментарием к тщеславию и гордыне, но мы также можем задаться вопросом, почему некоторые из этих людей жили так долго, приглашая к себе все муки и унижения старости.
Более удачливые из них умерли до революции, утешенные сотней признаков того, что их идеи приближаются к победе. Кондильяк исчез в 1780 году, Тюрго — в 1781-м. Д'Алембер с неохотой пережил смерть мадемуазель де Леспинасс. Она оставила на его попечение свои бумаги, из которых явствовало, что в течение последних двенадцати лет жизни ее любовь была отдана Мору или Гиберу, оставив для него лишь дружбу, иногда с оттенком раздражения. «Д'Алембер тяжело ранен, — сказал Кондорсе Тюрго, — вся моя надежда на то, что его жизнь окажется сносной».95 Он вернулся к своим занятиям, но больше ничего важного не написал. Он посещал некоторые салоны, но жизнь ушла из его некогда блестящей беседы. Он отклонил приглашение Фредерика в Потсдам и приглашение Екатерины в Петербург. Он писал Фредерику: «Я чувствую себя человеком, перед которым простирается длинная пустыня, а в конце ее — пропасть смерти, и нет надежды встретить хоть одну душу, которая опечалилась бы, увидев, как он падает в нее, и не задумалась бы после его исчезновения».96
Он ошибался; многим было не все равно, хотя бы тем, кому он регулярно отсылал часть своих доходов. Хьюм в своем завещании оставил д'Алемберу 200 фунтов стерлингов,97 будучи уверенным, что эти деньги будут распределены между людьми. Несмотря на различные пенсии, д'Алембер жил просто до последнего. В 1783 году и он, и Дидро были тяжело больны — Дидро плевритом, д'Алембер — расстройством мочевого пузыря. Дидро выздоровел, а д'Алембер умер (29 октября 1783 года) в возрасте шестидесяти семи лет.
Дидро вернулся из своего русского приключения в октябре 1774 года. Долгое путешествие в тесной карете ослабило его, но он верно предсказал, что в его мешке осталось «десять лет жизни».98 Он работал над «Планом университета для правительства России» (который был опубликован только в 1813 году); предвосхищая развитие педагогики на 150 лет, он выступал за преимущественное внимание к наукам и технике, а греческий, латынь и литературу ставил почти в конец списка, между ними располагалась философия. В 1778 году он начал работу над «Essai sur les r ègnes de Claude et de Néron, et sur la vie et les écrits de Sénèque». Он отступил, чтобы попросить победивших американцев в их новом содружестве «предотвратить огромный рост и неравномерное распределение богатства и роскоши, праздность и развращение нравов».99 А в разделе о Сенеке он выделил место для горячей защиты Гримма, госпожи д'Эпинэ и себя самого от обвинений, выдвинутых Руссо во время публичных чтений «Исповеди»:
Если когда-нибудь, по воле всех без исключения странников, появится произведение, где честные люди безжалостно разорваны на куски ловким преступником [un artificieux scélérat]… посмотрите вперед и спросите себя, может ли наглец… признавшийся в тысяче злодеяний, быть… достойным веры. Чего может стоить клевета на такого человека, что может прибавить одно преступление к тайной порочности жизни, скрытой более пятидесяти лет за самой толстой маской лицемерия?… Отвращайтесь от неблагодарного человека, который злословит своих благодетелей; отвращайтесь от жестокого человека, который без колебаний чернит своих старых друзей; отвращайтесь от труса, который оставляет на своей могиле раскрытие секретов, доверенных ему….. Что касается меня, то я клянусь, что мои глаза никогда не будут запятнаны чтением его произведений; я протестую, что предпочту его ругательства его похвалам».100