Среди его портретов — портрет мадам Виже-Лебрен, которая отвергала революцию и предпочитала королей и королев. К концу своей восьмидесятисемилетней жизни (1755–1842) она опубликовала мемуары, в которых дала приятный отчет о своей юности, печальную историю своего замужества, маршрут своей творческой одиссеи и образ доброй женщины, потрясенной жестокостью истории. Ее отец, художник-портретист, умер, когда ей было тринадцать лет, не оставив состояния, но Элизабет была настолько способной ученицей, что уже в шестнадцать лет получала хороший доход от своих портретов. В 1776 году она вышла замуж за другого художника, Пьера Лебрена, внучатого племянника Шарля Ле Брюна, который был мастером искусств при Людовике XIV. Ее муж (по ее словам) растратил ее состояние и свое благодаря «необузданной страсти к женщинам дурной нравственности, соединенной с его пристрастием к азартным играм».69 Она родила ему дочь (1778) и вскоре после этого ушла от него.
В 1779 году она написала Марию-Антуанетту, которая так увлеклась ею, что снялась для двадцати портретов. Эти две женщины стали такими подругами, что вместе пели нежные песни, которыми Гретти выжимал слезы из глаз Парижа. Эта королевская благосклонность и изысканная элегантность ее работ открыли перед привлекательной художницей все двери. Она делала всех женщин прекрасными, вставляя розы в увядшие щеки; вскоре каждая состоятельная дама жаждала сесть к ней. Она получала такие высокие гонорары, что могла содержать дорогую квартиру и салон, который посещали лучшие музыканты Парижа.
Несмотря на дружбу с королевой, она трижды выходила на сцену, чтобы изобразить госпожу дю Барри в Лувесьенне. В третий раз (14 июля 1789 года) она услышала звуки пушечной стрельбы в Париже. Вернувшись в город, она узнала, что Бастилия взята, а победившая толпа несет головы дворян на окровавленных пиках. 5 октября, в то время как другая толпа топала в Версаль, чтобы сделать короля и королеву своими пленниками, она собрала все свои вещи и начала тринадцатилетнее добровольное изгнание. В Риме она сделала знакомый портрет себя и своей дочери.70 В Неаполе она изобразила леди Гамильтон в образе вакханки.71 Она писала в Вене, Берлине и Санкт-Петербурге, а когда революция завершилась, вернулась во Францию (1802). Там, торжествуя над всеми превратностями, она прожила еще сорок лет, мудро уйдя из жизни до возобновления революции.
VI. ЛИТЕРАТУРА
За короткий период с 1774 по 1789 год французская литература создала несколько запоминающихся произведений, которые до сих пор находят читателей и волнуют умы: «Максимы» Шамфора, «Поль и Вирджиния» Бернардена де Сен-Пьера, «Опасные связи» Шодерлоса де Лакло (о которых мы уже достаточно сказали), хаотичные, но показательные тома Рестифа де Ла Бретонна.
Это были острова, вырывающиеся из литературного моря школ, библиотек, кружков чтения, лекций, газет, журналов, памфлетов и книг — такого кипения и брожения чернил мир еще не знал. Лишь небольшое меньшинство французов умело читать;72 Тем не менее миллионы из них жаждали знаний и бурлили идеями. Энциклопедии, сборники научных трудов, конспекты знаний пользовались широким спросом. Философы и реформаторы возлагали большие надежды на распространение образования.
Хотя иезуиты исчезли, а школы теперь контролировались государством, большая часть преподавания по-прежнему находилась в руках духовенства. Университеты, жестко ортодоксальные в религии и политике, впали в оцепенение и уныние, и только в конце века начали обращать внимание на науки. Но публичные лекции по науке посещались охотно, а технические школы множились. В колледжах почти все студенты принадлежали к среднему классу; молодые дворяне отправлялись скорее в ту или иную из двенадцати военных академий, которые Сен-Жермен основал в 1776 году или после него. (В одной из них, в Бриенне, учился Наполеон Бонапарт). Студенты колледжей, как нам сообщают, «часто создавали организации для поддержки политических демонстраций»;73 А поскольку в это время выпускников колледжей было больше, чем могла использовать французская экономика, то те, кто не имел места, становились выразителями недовольства; такие люди писали памфлеты, разжигавшие огонь восстания.
У богатых были личные библиотеки, с завидным постоянством размещавшиеся в роскошных переплетах и иногда читаемые. Представители среднего и низшего классов пользовались циркулярными библиотеками или покупали свои книги — почти все в мягких обложках — в киосках или магазинах. В 1774 году объем продаж книг в Париже был в четыре раза больше, чем в гораздо более густонаселенном Лондоне.74 Рестиф де Ла Бретонн сообщал, что чтение сделало парижских рабочих «несговорчивыми».75