Некоторое время старый салон казался смертельно раненым из-за этих ампутаций. Большинство обитателей салона продолжали приходить к маркизе, но некоторые из них — маркиза де Люксембург, герцогиня де Шатильон, графиня де Буфлер, Турго, Шастелюкс, даже Эно — отправились к Жюли, чтобы выразить свое сочувствие и постоянный интерес. В салоне остались только старые и верные друзья, а также новички, искавшие отличия и хорошей еды. Мадам описала изменения в 1768 году:
Вчера здесь было двенадцать человек, и я восхищался разными видами и степенями тщетности. Мы все были совершенными дураками, каждый в своем роде… Мы были необычайно утомительны. Все двенадцать ушли в час дня, но ни один не оставил после себя сожаления…Пон-де-Вейль — мой единственный друг, и он надоедает мне до смерти три четверти времени».105
С тех пор как погас свет, она никогда не любила жизнь, но теперь, когда ее самые дорогие друзья ушли, она погрузилась в безнадежное и циничное отчаяние. Подобно Иову, она проклинала день своего рождения. «Из всех моих горестей слепота и возраст — наименьшие… Есть только одно несчастье… и это — родиться».106 Она одинаково смеялась над мечтами романтиков и философов — не только над «Элоизой» и «Савойским викарием» Руссо, но и над долгим походом Вольтера за «истиной». «А вы, месье де Вольтер, провозглашенный любитель Истины, скажите мне честно, нашли ли вы ее? Вы боретесь с заблуждениями и уничтожаете их, но что вы ставите на их место?»107 Она была скептиком, но предпочитала искренних сомневающихся, таких как Монтень и Сент-Эвре-Монд, агрессивным бунтарям, таким как Вольтер и Дидро.
Она считала себя покончившей с жизнью, но жизнь еще не совсем покончила с ней. Ее салон периодически возрождался во время министерства Шуазеля, когда вокруг старой маркизы собирались ведущие люди правительства, а дружба любезной герцогини де Шуазель вносила некоторую яркость в омраченные дни. А в 1765 году к ней стал приходить Гораций Уолпол, и постепенно она прониклась к нему привязанностью, которая стала ее последней отчаянной хваткой в жизни. Мы надеемся встретить ее снова в этом последнем и удивительном обличье.
Жюли выбрала для себя трехэтажный дом на пересечении улицы Бельшасс и улицы Сен-Доминик, всего в ста ярдах от монастырского дома маркизы. Она не была обделена: помимо нескольких небольших пенсий, она получила пенсию в 2600 ливров из «доходов короля» (1758 и 1763), очевидно, по настоянию Шуазеля; а теперь госпожа Жоффрен, по предложению д'Алембера, одарила ее отдельными аннуитетами в две тысячи ливров и тысячу крон. Маркиза Люксембург подарила ей полный набор мебели.
Вскоре после того, как Жюли поселилась в этих новых покоях, она слегла с тяжелым случаем оспы. «Мадемуазель де Леспинасс опасно больна, — писал Дэвид Хьюм мадам де Бюффлер, — и я рад, что д'Алембер в такой момент оторвался от своей философии».108 Действительно, каждое утро философ проходил большое расстояние, чтобы до поздней ночи дежурить у ее постели, а затем возвращался в свою собственную комнату у мадам Руссо. Жюли поправилась, но осталась навсегда слабой и нервной, ее цвет лица огрубел и покрылся пятнами. Можно представить, что это значило для тридцатидвухлетней женщины, все еще не вышедшей замуж.