Политика Вольтера отчасти проистекала из подозрения, что многие люди не способны переварить образование, даже если оно им будет предложено. Он говорил о «мыслящей части человеческой расы — то есть о стотысячной части».76 Он опасался умственной незрелости и эмоциональной возбудимости людей в целом. «Quand le populace se mêle de raisonner, tout est perdu» (Когда народ начинает рассуждать, все пропадает).77 И поэтому до глубокой старости он не испытывал особой симпатии к демократии. Когда Казанова спросил его: «Хотели бы вы, чтобы народ обладал суверенитетом?», он ответил: «Боже упаси!»78 А Фредерику: «Когда я умолял вас стать реставратором изящных искусств Греции, моя просьба не заходила так далеко, чтобы просить вас восстановить афинскую демократию. Мне не нравится, когда правит сброд».79 Он согласился с Руссо в том, что «демократия, кажется, подходит только для маленьких стран», но добавил дополнительные ограничения: «только с теми, кто счастливо расположен… чья свобода обеспечивается их положением, и кого в интересах их соседей сохранить».80 Он восхищался голландской и швейцарской республиками, но и там у него были некоторые сомнения.
Если вы вспомните, что голландцы съели на гриле сердце двух братьев де Витт; если вы… вспомните, что республиканец Джон Кальвин… написав, что мы не должны преследовать никого, даже тех, кто отрицает Троицу, заставил испанца, который думал о Троице иначе, чем он, сжечь живьем на зеленых [медленно горящих] кострах; тогда, по правде говоря, вы придете к выводу, что в республиках не больше добродетели, чем в монархиях.81
После всех этих антидемократических заявлений мы видим, что он активно поддерживает женевский средний класс против патрициев (1763), а бесправных уроженцев Женевы — против аристократии и буржуазии (1766); отложим эту историю до ее места.
Действительно, с возрастом Вольтер становился все более радикальным. В 1768 году он выпустил книгу «Человек с сорока кронами» (L'Homme aux quarante écus). В первый год она разошлась десятью тиражами, но была сожжена Парижским парламентом, который отправил печатника на галеры. Такая суровость была вызвана не насмешками, которые история обрушила на физиократов, а ярким изображением крестьян, доведенных до нищеты налогами, и монахов, живущих в праздности и роскоши на участках, обрабатываемых крепостными. В другом памфлете 1768 года под названием L'A, B, C (от которого Вольтер старательно открещивался) он заставил «месье Б» сказать:
Я бы легко приспособился к демократическому правительству… Все, кто владеет владениями на одной территории, имеют одинаковое право поддерживать на ней порядок. Мне нравится, когда свободные люди сами устанавливают законы, по которым они живут. Мне приятно, что мой каменщик, мой плотник, мой кузнец, которые помогли мне построить жилье, мой сосед фермер, мой друг фабрикант, поднимут себя над своим ремеслом и будут знать общественные интересы лучше, чем самый наглый турецкий чиновник. При демократии ни один рабочий, ни один ремесленник не должен опасаться ни притеснений, ни презрения…Быть свободным, иметь только равных — вот истинная, естественная жизнь человека; все остальные способы жизни — недостойные артикуляции, плохие комедии, в которых один человек играет роль хозяина, другой — раба, один — паразита, другой — сводника».82