Командующий войсками Туркестанского фронта
М. ФРУНЗЕ».
Господству эмирата настал конец. Туркестан был очищен от контрреволюционеров. Повсюду обгорелые стены домов, развалины, обугленные бревна, трупы и трупы.
Уже в конце боя, когда шла упорная борьба за овладение дворцом эмира, бойцы захватили в особняке семнадцать девушек. Интернационалисты получили приказ отвезти их на станцию и посадить в вагон.
Игнац Агоштон подумал, что нужно бы снять с них чадру, другие ведь настали времена, да и посмотреть хотелось, как выглядят женщины из дворца эмира. Однако он напрасно пытался убедить их снять чадру. Они робко забились в угол вагона, как овцы во время дождя. Бойцы с сочувствием смотрели на испуганных женщин и пытались утешить их теплым словом.. Но те боялись, как бы эмир не узнал, что на них смотрели другие мужчины, и не разгневался. Бойцы объяснили женщинам, что эми-оа теперь нечего бояться, так как он удрал, спасая собственную шкуру. Постепенно девушки успокоились и начали понемногу разговаривать. Одна за другой даже сняли чадру. Все они были очень красивы. Это были дочери торговцев и ремесленников, которые задолжали эмиру, и родители отдали их в залог. Бойцы заверили девушек, что скоро в стране будет наведен полный порядок и они смогут вернуться к родителям.
В первые дни после взятия города охране было поручено собрать имеющееся во дворце золото и другие драгоценности и подготовить к отправке. Золото укладывали в кожаные мешки, затем в ящики, которые опечатывались, и на грузовике отправляли на станцию. Здесь под охраной бойцов ящики погрузили в вагон и отправили в Самаркандский банк, как собственность бухарского народа.
Золота оказалось очень много. Даже стенные
украшения во дворце эмира были золотыми. Оно и не удивительно, ведь эти богатства правители Бухары нажили путем вековой эксплуатации народа.
Имя Фрунзе всегда произносилось с любовью. И сегодня народы Средней Азии с большой любовью вспоминают о нем. Его и товарища Куйбышева чтут как народных героев. Люди в знак благодарности слагают о них песни.
РАЗГРОМ ВРАНГЕЛЯ
Солнце село. Изнурительная жара, даже ночь не приносит желанной прохлады. Небо затянуто грозовыми тучами. В городе ни огонька. По улицам расхаживают патрули. Ночную тишину нарушают лишь резкие паровозные гудки. Бойцы видят в окно вагона отблески молний. Крепчает ветер.
Никто не спит.
— Как ты думаешь, когда кончится война?— наклонился к Шаркёзи Агоштон, который лежал на полке.
— Когда победим.
Пауза.
— Знаешь, куда поедем завтра? — снова спросил Агоштон.
— Наверняка туда, где еще есть враг.
— Ну и колючий же ты сегодня! Что с тобой? Беспокоит что-нибудь?
— Да. Я тоже думаю. Завтра, самое позднее в Москве, все узнаем, — отвечал Шаркёзи.
Рядом с ними лежал Антал Непп.
— Одним словом, понятно, — сказал он.— Совсем недавно я и думать не мог, что эмир позорно сбежит из Бухары, а нам устроят торжественные проводы.
— Да? И где же это будет?
— В столице Советского Туркестана. На
главной площади. I ак ведь, Шаркёзи? 1 ы-то уж наверняка знаешь.
— Да, завтра в девять часов будут торжественные проводы. А в полдень выезжаем. Направление — Москва!
К утру ветер стих. День снова был знойным. Ночной ливень не освежил улиц.
Товарищ Фрунзе и офицеры штаба сели в машину и поехали на площадь. Бойцы охраны отправились в пешем строю. На перекрестке собрались ликующие жители города. Они приветствовали бойцов. У всех было праздничное настроение.
На торжестве прощальную речь произнес председатель горсовета:
— От имени населения Ташкента и всего Туркестана выражаю вам и всем бойцам фронта, принимавшим участие в освобождении Туркестана, самую сердечную благодарность. Да здравствует товарищ Фрунзе! Да здравствует Красная Армия! Да здравствуют интернационалисты!
Приветственные возгласы неслись со всех сторон.
С ответной речью выступил Фрунзе:
— Согласно постановлению Революционного Военного Совета Республики я назначен на другой фронт. Отъезжая из Туркестана, я обращаюсь ныне с прощальными словами ко всем моим старым боевым товарищам, ко всем красноармейцам, командирам, начальникам и комиссарам.
Товарищи! Уже три года бьется рабоче-крестьянская Русь, отстаивая свои права от насильников всего мира. До сих пор все планы наших врагов разбивались о великую стойкость рабо-
чих и крестьян. До сих пор попытки удушения нашей Революции кончались крахом. Иначе и быть не могло, ибо безмерны запасы энергии, таящиеся в недрах народа, борющегося за свою свободу и лучшую жизнь. Но безмерно велики вместе с тем и лишения, которые ныне выпадают на долю трудовой России.
Наша задача — задача рабоче-крестьянских красных полков — сократить эти страдания путем напряжения нашей революционной воли, нашего военного долга. Я рад отметить, что армии Туркестанского фронта до сих пор честно выполняют этот долг... Уверен, что и впредь красные полки Туркестанского фронта, куда бы их ни поставила рука революции, сумеют поддержать свою боевую революционную славу.
Мой прощальный привет вам, товарищи!
В 12 часов дня специальный поезд командующего отошел от станции Ташкент.
Интернационалисты не в первый раз следовали этой дорогой. Стоя у окон, они смотрели на знакомые места. Чем ближе к Москве, тем ярче признаки осени. Состав мчался через огромный лес. Солнце медленно садилось за деревья. Вдали алел край неба. Лес весь в багрянце, словно в огне.
Агоштон мысленно бродил где-то в горах Буды. «Там еще листва не пожелтела, да и теплее, чем здесь. Будапешт! Как много значит для меня одно это слово. Как-то дела дома? Что с родителями, братьями, сестрами, товарищами, друзьями...» Перед глазами поплыли знакомые лица, как перед окнами вагона пролетали деревья.
Шло сразу два состава. В одном размещался штаб командующего армией, который переезжал в Харьков. Во втором ехали в Москву товарищ Фрунзе со своими помощниками и бойцы охраны. Конечной целью их также был Харьков, где Михаил Васильевич должен был принять командование Южным фронтом. До Москвы ехали пятеро суток. Трое суток — в Москве. Такой относительно мирный переезд бойцы считали за отдых. Все были почти свободны. Каждый занимался чем хотел.
Только сейчас все заметили, что осень прочно вступила в свои права. В напряженной боевой обстановке и не заметили, как прошло лето. В Москве, гоня серые облака, дул северный ветер. Лил бесконечный осенний дождь. Перед магазинами длинные очереди, они жмутся к стенам. На головах у женщин платки, у многих в руках зонтики. Прохожих на улицах мало.
Игнац Агоштон вновь ходил по московским улицам. Как-то он обратил внимание на одного оборванного мальчика, который сидел на корточках под навесом дома. Огромные круглые глаза и на лице такое страдание, что Агоштон не удержался, подсел к мальчику и прижал его к себе. Однако мальчику ласка пришлась не по душе — он отодвинулся. Агоштон полез в карман за сахаром:
— Возьми, съешь! Голоден ведь. Почему ты не идешь домой? У тебя что, никого нет?
Мальчик молчал. Только глазенки его заблестели, когда он увидел сахар. Помешкав, он протянул за ним свою худенькую руку и быстро схватил его. Спрятав сахар в свои лохмотья, он вскочил и помчался прочь.
«Бедный ребенок!—подумал Агоштон.— И сколько еще таких же обездоленных бродит по свету!—Он невольно стиснул кулаки. Хотелось ударить виновных в этом. — Мы безжалостно рассчитаемся с ними, чтобы не было на земле несчастных беспризорных детей».
26 сентября 1920 года специальный поезд прибыл в Харьков. Перед Фрунзе стояли большие задачи. Врангель захватил Крымский полуостров и оттуда угрожал топливной базе всей Советской России — Донецкому бассейну. Местность и погода благоприятствовали противнику. Представители французского и другого иностранного капитала помогали войскам Врангеля оружием и деньгами. Вход в Крым прикрывали Перекопские укрепления, которые тогдашние буржуазные военные специалисты считали неприступными.