Будто вчера я вернулся из плавания вокруг света с конвоями. Горящие, тонущие корабли в Баренцевом море и в Атлантике. Ночные бомбежки Лондона. Горящие и тонущие корабли в Тихом океане и на Черном море. Великая битва за Кавказ — Туапсе, Новороссийск, Таманский полуостров и десант в Керчь. Как вчера, вижу понтоны с бойцами, тонущие при луне в ледяных волнах Керченского пролива… Разве можно когда-либо забыть такое?.. Будто вчера я смотрел на руины Варшавы и рухнувшие в Вислу мосты. Разве с этим можно мириться, разве можно представить себе новые Майданек, Освенцим, Треблинку?.. Разве Сталинград и Ковентри не взывают к памяти тех, кто помнит, и к разуму тех, кто помнить не хочет?
Никогда не забудется мне маленький городок с высокой колокольней на берегу Одера — Грайфенсхаген. Апрель сорок пятого, форсирование Одера, ранение на левом берегу. Колокола, журавли, летящие на север. Залитое кровью лицо, красное солнце. Скоро войне конец, а я отвоевался. Потом Москва, День Победы, волна переполняющей радости и салют в ночном небе… Разве это было не вчера?
На этом война с фашистами для меня окончилась, не прошло и месяца, как она окончилась для всех оставшихся в живых.
Вместе с солдатами вернулись с войны и фронтовые кинооператоры, но каждый пятый остался на поле брани. Наша немногочисленная армия кинохроникеров сняла больше трех миллионов метров пленки — зримое свидетельство о Великой Отечественной.
Великая битва кончилась. Но многие годы не сходит с экранов война, запечатленная навечно фронтовыми кинооператорами, живыми и мертвыми. И все новые и новые поколения, не знавшие войны, приобщаются к истории и могут пережить все так, словно это было с ними, могут понять, как дорог мир, какой ценой куплен он и как важно сберечь его и сохранить навечно.
…Прошло столько лет. Я снова возвращаюсь в то далекое и близкое вчера. Оживают передо мной кадры, которые я снимал для фильма «Возрождение Сталинграда» вскоре после освобождения города.
Бесконечные руины, как современная Помпея, плывут подо мной. У-2, с которого я снимаю, летит от изуродованного, обгорелого вокзала над черной пустой коробкой универмага, где был штаб генерал-фельдмаршала Паулюса, над Домом сержанта Павлова, к мельнице на Волге.
— Мне нужно, чтобы ты повторил свой кадр из прошлого сегодня. Точь-в-точь! И чтобы так же летела по городу тень от самолета! — напутствовал меня режиссер Анатолий Колошин. — Мы должны столкнуть в нашем фильме, в тех же самых местах, кадры войны с кадрами сегодняшнего мира.
Тогда мы начинали снимать большой фильм — «Трудные дороги мира». Этот прием — чередующиеся кадры минувшего и настоящего — был для нас главным, очень конкретно и убедительно выражающим идейный смысл ленты.
В конце сорок второго года, снимая конвой из Англии и Америки, я видел, как горел и рушился от немецких бомб Лондон. В семьдесят четвертом я снова полетел в Лондон и в Ковентри, чтобы точно по кадрам военной хроники снять заново те же улицы, дома и площади. Ни Лондон, ни Ковентри теперь не горели — всюду была жизнь, солнце и радость мирной жизни. Так же мы снимали в Ленинграде. Взяли интервью у оборонявшего Ленинград ополченца — музыканта из оркестра, впервые исполнившего Седьмую симфонию Д. Шостаковича. Его рассказ Анатолий Колошин положил на кадры, которые были сняты нашими товарищами в блокадном городе, а я по ним снял современный Ленинград.
Мог ли я, снимая войну — оборону Севастополя, Одессы, Кавказа, — подумать, что мои кадры и кадры других фронтовых операторов через десятилетия будут служить борьбе за мир на нашей планете? Тогда мы Мало думали о том, что когда-нибудь над планетой снова сгустятся черные тучи, о том, что некоторые люди на земле, потеряв память, забудут передать своим детям строгий наказ никогда не браться за оружие.
Прошло почти сорок лет. Это огромный промежуток времени для жизни одного поколения. Но тем, кто добывал мир на земле, тем, кому он дорог, кто отстаивает его сейчас, кажется, что все было только вчера. Было и никогда больше не должно повториться…
Часть первая
ЭТО ТОЛЬКО НАЧАЛО
Над аэродромом голубой рекой плыл зной. Ничем не прикрытое солнце испепеляло плоскую крымскую землю. Готовая к вылету эскадрилья бомбардировщиков ожидала команды «По самолетам!».
Лежа на спине в высокой траве, я следил за полетом двух желтых бабочек, вновь и вновь ловил себя на одной и той же мысли: как трудно все-таки верить, что идет война… Сладкие ароматы полевых цветов курились вокруг. Опустившись ниже, надо мной кувыркались две лимонно-желтые бабочки. И с пронзительным криком, как черные молнии, мелькали низко над травой стрижи. «Как «мессеры», — подумал я. И не зря: мгновение — и одной бабочки не стало. Теплые струи ветра пахнули пряным ароматом шалфея. Упал в них и закачался на былинке мотылек. «И все же война…» Низко над землей замер, маскируясь от черного пирата, желтый лепесток.