И к стенке отвернулась. Лежит, пальцем по обоям водит.
— Шла бы ты домой, — говорю.
Она обернулась, лицо моё увидела — и послушалась.
Только она дверь захлопнула, я стремянку взял — и на балкон.
Дождь льет. Расконопатил всё, руками гребу, говно на голову сыпется, шелуха, скорлупа. Дальше не достаю. Пошел, швабру взял, таз подставил, выгреб птенцов. Фонариком посветил.
Четверо их было. Страшные. Перья слипшиеся. Трое обычных и один как будто белый. Выкинул всех.
Утром Тонька за вещами пришла. Я извиняться начал, остановить её пытался.
Извиняюсь, а сам боюсь, что останется.
Послала меня. Ушла.
А я что-то обессилел совсем. Прилег. Воскресенье, на работу не идти. Задремал. Просыпаюсь и слышу — цок-цок.
Ходят.
Крыльями хлопают.
Возвращаются.
Часть III
Сад наслаждений
Жить на природе с дочерью-подростком, матерью-начальницей и отчимом-кузнецом — это вам не по литературным фестивалям шастать. Тут нормальная жизнь начинается, где нужно за каждое слово отвечать.
Поехали вчера с отчимом в сельский магазин. Я ехать не хотела, в машине вечно жарко, окна откроешь — вся в пыли. А я только летний душ приняла, который на мне и кончился. К тому же, с Сергеем Николаевичем ездить страшновато. Он водит плохо, но уверенно. Каждый раз я надеюсь только на то, что Богу есть, за что его, а заодно и меня, хранить. На заводе тяжелых механических прессов только он умеет вытачивать сложнейшие детали для ледоколов и лайнеров.
Едем мы назад по звенящим от зноя полям, и я чувствую, что пальцы на ногах совершенно окоченели. Кондиционер включен на полную. Начинаю тихонько подкручивать ручки на доске приборов, чтоб сделать потеплее.
— Ты чего? — Сергей Николаевич отрывает взгляд от дороги.
— Холодно. Хочу поменьше сделать.
— Холодно — так выключай! — Сергей Николаевич вырубает кондей совсем.
Мы молча едем дальше. Воздух в машине быстро нагревается. Не знаю, о чем думает Сергей Николаевич, а я прикидываю, сколько еще ехать и успею ли я окончательно взмокнуть. И, конечно же, никак нельзя просить снова включить кондиционер. Человек обязан отвечать за свои слова и ощущения, и не может ему быть в течение пяти минут сразу и холодно, и жарко. Потому что это не человек уже, а так, тряпка на ветру.
В сорок лет я начала хамить матери.
— Тебе потом будет стыдно, — говорит мать и, сунув ноги в галоши, уходит к себе.
Два дома на соседних участках — отличная площадка для семейных драм. Мама курсирует по тропинке туда-сюда. Обижается, уходит, потом, забыв, что обиделась, приходит снова, чтобы дать ценный совет. И, обидевшись с новой силой, уходит опять, от расстройства долго не попадая ногой в тапку-галошу.
— Подохну, стыдно будет тебе, — говорит мать.
— Да мне уже стыдно, — отвечаю я, помешивая в кастрюле. — Дохнуть не обязательно.
— Вспомнишь, как мать к тебе ходила.
— Не забуду.
— Не знаю, с какими ты там писателями общаешься. Скажу одно: в Москве ты превратилась в хамло.
— Да я и была.
— Нет, в Воронеже ты была приятной интеллигентной девушкой.
— Просто я тебя боялась.
Мама по-пиратски усмехается и суёт ноги в галоши.
Я вру. В обед я тайком подложила себе добавки рагу. Первую, легальную порцию я съела при маме. Варя тоже ела. Мама с подозрением смотрела на нас, предполагая, что у нас глисты, раз мы столько жрем. Варька сломалась на этом и отказалась от чая, а я выпила кружку чая, а потом тайком подложила себе добавки.
Человек, который в течение тридцати лет встает в шесть утра и честно работает до вечера, становится носителем такой несгибаемой и безусловной правоты, которую не перешибить ничем. Какая-то простая и тяжелая правда лежит в нем как камень на дороге. Даже если этот человек глуп, невозможно говорить с ним, не ощущая своей приспособленческой породы, паразитарной гибкости своего, якобы, интеллекта, который есть хоботок для сосания крови из себе подобных.
Тридцать лет с шести утра. И можно никому ничего не объяснять. Просто отхлебывать чай из кружки и смотреть.
На дороге в Новоживотинное валяется сбитая лиса. Никто ее не тронул, не забрал, не оттащил в сторону. Она лежит в точности там же, где и три дня назад. Человечество совершенно потеряло интерес к живой природе. Мертвы охотники, мертвы рыбаки, мертвы собиратели дохлых лис. Плюс тридцать три в тени.