Когда мы с Варькой вернулись из кино, с соседского участка доносилось хоровое пение. Мужчины и женщины довольно слаженно пели под магнитофон:
«Не было печали, просто уходило лето, / Не было разлуки — месяц по календарю, / Мы с тобой не знали сами, что же было между нами, / Просто я сказал, что я тебя люблю…»
Вот напишешь сценарий про лето в деревне, вставишь туда такой хор, и тебе скажут: «Что это за театральная херня? Ты когда в деревне последний раз была?»
В деревне никаких лишних диалогов. Вот бабка с костылем выкатила тележку с мусором и поставила прямо посередине дороги. Тут я еду. Высовываю голову и говорю:
— И как мне теперь проехать?
— Тут едь, — бабка чуть двигает телегу и показывает на траву на обочине.
— Так у вас там гвозди и пни, колесо проколю.
— Едь, — говорит бабка и по ее лицу вижу, что телегу убирать она не будет.
Проезжаю по обочине.
— От, — говорит бабка мне вслед.
И всё.
Соседи относятся ко мне недоверчиво, но с почтением. И не потому, что я что-то там пишу. А потому что я пью много натурального кофе. С утра мелю на веранде и варю. Одна дама даже приходила узнавать, что за сорт такой. Чтоб себе купить и «тоже омолаживаться».
А на дурацкие вопросы деревня вообще отвечать не будет. Вот спросите деревню: «Быть или не быть?» Деревня посмотрит на вас как на идиота, сморкнется в одну ноздрю, руку о карман оботрет и пойдет крышу чинить. Чтоб зимой на голову не текло.
Неделю к нам ходила кошка, и я ее подкармливала. Сегодня, когда пошел дождь, она пришла и прошмыгнула в дом. И я ее прогнала. Потому что кошка неизвестно какая. Может, у нее лишаи и страшные болезни. И мы все облысеем и умрем. А так — никогда.
Кошка удивилась. Она долго сидела на тропинке и смотрела на меня. Маленькая белая кошка в зеленой траве. Очень аккуратно сидела, обвив хвостиком передние лапки. И это было особенно невыносимо.
Битва с деревней продолжается.
Во время покраски окна на втором этаже чуть из него не вывалилась. После чего поняла две важные вещи:
а. нехер изображать из себя всесторонне одаренную личность
б. жить опасно и прекрасно
Чуть позже я поняла третью вещь:
в. окно покрашено хреново.
Приезжал с ночевкой отец. Уперся, что будет спать на веранде, а не в доме. И вот все улеглись в большом просторном доме, и только мой маленький худой отец лежал на полу веранды в спальном мешке, с фонариком в руке и трагически смотрел в небо. В свете фонарика роились комары и мошки.
Я подумала, что он обиделся (предварительно была дурацкая история с тапками), и еще раз попросила его пойти в дом. Он интеллигентно, но очень твердо сказал, что будет спать здесь. Чем дольше я его уговаривала, тем тверже он отказывался и начал злиться.
Я закрыла дверь, легла на кровать, но мучилась и не могла уснуть. Сначала от растерянности перед человеком. Потом от стыда. А потом — с ужасом распознав в отце тонкое, строптивое и гордое существо, которое живет и в маме. Под первым или вторым слоем всякой бытовой ерунды. То есть в них всё еще были живы эти две половины какой-то одной живой субстанции, которые томились, тосковали, придирались к окружающим в поиске друг друга. Спустя двадцать лет я вдруг осознала, какая трагедия, что эти люди расстались.
Слушая веселые истории о том, как я чуть не выпала из окна, и глядя на мои волосы и руки, перепачканные краской, знакомые задают логичный вопрос:
— Зачем ты делаешь это сама?
И, вспомнив тех безалаберных наемных работников, которые уже приложили к дому равнодушную силу, и не желая говорить о них, ты отвечаешь:
— Потому что никто это не сделает так, как я.
И в тот же момент ловушка захлопывается. Ты видишь деда с желтыми пальцами, которые так исколоты шилом, что ничего уже не чувствуют, потому что дед шьет войлочные тапки для всей семьи. Тапки на резиновой подошве, которой сносу нет. Видишь бабку, которая, пыхтя и опираясь на костыль, красит ограду могилы деда. Потом отчима, который всю жизнь строит свой дом один, и дом так и недостроен.
Птицы летят на юг. Рыбы уплывают в теплые моря. А ты как дерево, навсегда привязан к этому дому, к этому окну, и корни эти и держат, и душат. И смерть играет с тобой в поэзию, притворяясь распахнутым окном, которое некому покрасить.