Наверху, в просторной комнате с дорогими картинами на стенах сидели за рюмками коньяка «Курвуазье» и ломтиками лимона три типа, мало чем отличавшиеся от хозяина дачи.
Родион поздоровался с ними как со старыми знакомыми и представил Петра:
— Мой старый друг, Иван Дмитриевич. Надежен, как скала.
С полчаса шел общий треп и анекдоты. Петр чувствовал себя неловко, но держался и, похоже, был принят, хотя и не понимал зачем Родион привез его сюда. Очевидно, другу следовало переговорить о чем-то с хозяином.
Неожиданно один из гостей спросил:
— Так что — поможем ему с книгой или как?
— Конечно! — видно было, что хозяин дачи высказал общее мнение. — Только вот где ее издавать, в Германии, Австрии или, может, удастся в Финляндии?
Он аккуратно стряхнул с сигары пепел, положил на край пепельницы из малахита и направился к книжной полке, снял с нее том в переплете, без указания фамилии автора и названия книги, открыл заложенную страницу и стал читать: «Я ненавижу их. В распояску, с папироской в зубах, предали они Россию на фронте. В распояску, с папироской в зубах, они оскверняют ее теперь. Оскверняют быт. Оскверняют язык. Оскверняют самое имя русский. Они кичатся тем, что не помнят родства. Для них родина — предрассудок. Во имя своего копеечного благополучия они торгуют чужим наследием, — не их, а наших отцов. И эти твари хозяйничают в Москве…»
Воцарилась тишина, и тогда хозяин сказал:
— Мерзавец этот Савинков? То, что издадим мы, покажет, кто виноват. Евреи пусть уматывают в Сион! — хозяин захлопнул книгу и возвратил ее на прежнее место.
Полковнику Серко стало не по себе. Он схватился за грудь.
— Вам валидол или нитроглицерин? — учтиво поинтересовался хозяин.
— Спасибо, если позволите, я лучше прямо домой. Там все лекарства. Родик, проводишь меня?
Когда они выехали на аллею, ведущую к шоссе, Петр спросил:
— И как ты можешь общаться с этой мразью? Я не хочу даже знать, кто они!
— А если нет других? — в голосе друга прозвучал металл. — Настойчиво предлагают — сволочи, зная, что я порядочный, не предам, — войти в их компанию. Там крутятся огромные деньги. — Помолчал и добавил: — А жизнь ведь одна! Помнишь, великая энергия рождается для великой цели, учил нас товарищ Сталин? Цель и энергия у них — великие. Вот такие, как они, и развалят Союз! Разворуют и пустят по миру. Так что, Петр, родной ты мой, бывали лучше времена…
Родион еще не знал, что в высших сферах, которым положено хорошо знать, кто чем дышит, уже принято решение отправить его, генерал-майора, на пенсию, хотя ему до пенсионного возраста оставалось еще восемь лет. Хорошо еще, что на календаре шли семидесятые…
Хотя он и звонил Глории из Копенгагена, где принял на связь еще одного агента — гражданина США, с которым впредь предстояло работать через тайник, жена не приехала на аэродром встречать Мишеля. Неприятно защемило в груди — он безошибочно почувствовал неладное.
Дома Род застал Глорию в слезах. Дочери же, страдавшие от вида плачущей матери, встретили отца с радостью. И было видно, что они испытывали торжество не от щедрых подарков, привезенных отцом.
Жена сказала, что не поехала с дочерьми его встречать, плохо себя чувствует, а слезы — это, мол, от избытка чувств в связи с его приездом. Так сказала жена и мать, но ясно было, что ни муж, ни дочери в это не поверили.
Глория выдержала до тех пор, пока девочки не улеглись спать. И когда они остались вдвоем, вместо того чтобы предаться занятию, достойному супругов, живших в разлуке почти два месяца, Глория вновь разрыдалась. Мишель, желая ее успокоить, извлек пару таблеток из своей тайной аптечки. За время отсутствия Мишеля Глория осунулась, потеряла в весе, глаза ее ввалились и безудержно моргали, их охватил нервный тик.
— Мишель, Петр, я больше так не могу! — первое, что она произнесла, и упала с рыданиями на ‘подушки кровати.
Разговор был долгим и очень неприятным. Жена вспомнила Библию, взывала к отцовским чувствам, к человеческой порядочности и даже что-то процитировала из морального кодекса строителя коммунизма, с которым познакомилась, читая журналы, издававшиеся посольством СССР и оставшиеся от отца.
— И к тому же еще ты безбожник! Тебе ничего не стоит совершить самое подлое — бросить детей! Ты не веришь в Бога! Не боишься Его кары!
Мишель, охваченный искренними, глубокими переживаниями, не сразу нашел что возразить:
— Определенная часть людей взывает к Богу в своих корыстных целях. Но я порядочный человек, Глория, и я люблю тебя. И никогда не оставлю ни тебя, ни девочек! Я столько лет с тобой!