Полупьяный мужикъ, спотыкаясь о кочки и гнилые пеньки давно срубленныхъ деревьевъ, шелъ впереди охотниковъ и бормоталъ:
— И куда это купецъ мой дѣваться могъ ума не приложу! Пили вмѣстѣ. Если я былъ пьянъ и онъ долженъ быть пьянъ, коли меня сморило и я уснулъ въ лѣсу, стало быть и онъ долженъ былъ уснуть, потому мы съ нимъ душа въ душу… Онъ стаканчикъ, и я стаканчикъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! Вотъ что, господа честные, ваше благородіе… Не завалился-ли онъ какъ-нибудь въ другіе кусты? — обратился мужикъ къ слѣдовавшимъ за нимъ охотникамъ. — Меня-то вы нашли и разбудили, а его-то нѣтъ.
— Веди, веди. Показывай, гдѣ твоя магическая баба Василиса Андреевна, которая отъ тоски разговорить можетъ, — сказалъ докторъ.
— Бабу мы найдемъ, насчетъ этого будьте покойны… А вотъ Аникія-то Митрофаныча больно жаль. И навѣрное онъ, сердечный, гдѣ-нибудь въ кустахъ.
— Да Аникій-то Митрофанычъ твой изъ гостинодворовъ, что-ли? — спросилъ мужика охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Во, во, во… Краснымъ товаромъ въ рынкѣ торгуетъ.
— Ну, такъ успокойся. Онъ уже давнымъ давно около охотничьей избы сосѣдскихъ куръ стрѣляетъ. Мнѣ давеча про него нашъ Егоръ Холодновъ сказывалъ.
— Ну?! — протянулъ мужикъ. — Какъ-же онъ меня-то въ кустахъ забылъ и одинъ ушелъ? Вѣдь другъ, первый другъ. Ахъ, Аникій Митрофанычъ, Аникій Митрофанычъ! А только доложу вамъ, господа, и душа-же человѣкъ! Вотъ душа-то! Себѣ стаканчикъ — мнѣ стаканчикъ; себѣ бутылку пива — мнѣ бутылку пива. И все въ этомъ направленіи.
— Ты къ бабѣ-то веди, а разговаривай поменьше, — перебилъ мужика докторъ.
— Да ужъ пришли. Чего вести-то? Вонъ ея изба стоитъ. Сама она у насъ крайняя и изба у ней крайняя. Такъ крайняя на деревнѣ и стоитъ. Вонъ она…
Мужикъ покачнулся на ногахъ, показалъ на избу, выглядывающую изъ-за деревьевъ, и продолжалъ:
— Самъ становой къ ней чаю напиться заѣзжаетъ — вотъ она баба-то у насъ какая! Вонъ и кузница ейная стоитъ. Кузнечиха она у насъ. Работника кузнеца держитъ. Мужъ кузнецъ былъ и ей кузницу оставилъ. Дозвольте, господа, папироски? Ужасъ какъ томитъ, не покуривши!
— Вотъ папироска, только не останавливайся.
— Ну, благодаримъ покорно. А то спички есть, а папироски нѣтъ. Ахъ, купецъ, купецъ! Да неужто ужъ онъ на деревнѣ, у охотничьей избы? Вотъ уха-то! Съ чего-же это я-то такъ напился и уснулъ? Постой… Что мы съ нимъ выпили? На деревнѣ рано утречкомъ пиво пили. Потомъ по холодку пошли… Идемъ — «давай, говоритъ, землякъ, выпьемъ». Онъ три стаканчика, я три стаканчика… Зашелъ разговоръ, что люди по походному коли ежели, то и изъ берестянаго стакана пьютъ. Присталъ ко мнѣ: «сдѣлай берестяный стаканъ, желаю изъ берестянаго стакана выпить». Ну, я и сдѣлалъ бурачекъ. Онъ бурачекъ выпилъ, я бурачекъ выпилъ. Ну, а вотъ дальше не помню. Съ чего пьяну-то быть? И ума не приложу, съ чего!..
— Здѣсь, что-ли, твоя Василиса Андреевна живетъ?
— Здѣсь, ваша милость. Сейчасъ я ей въ окошко постучу.
Охотники остановились около исправной одноэтажной избы о четырехъ окнахъ по фасаду, крытой тесомъ. Замѣтно было нѣкоторое довольство. На окнахъ виднѣлись бѣлыя коленкоровыя занавѣски на шнуркѣ, а на одномъ изъ оконъ стоялъ даже алебастровый купидонъ, опустившійся на одно колѣно и сложившій на груди руки. Мужикъ подошелъ къ окну и постучалъ въ него.
— Василиса Андреевна! Дома? Я гостей къ тебѣ на перепутье привелъ. Хорошіе господа, питерскіе! — крикнулъ онъ. — Господа охотники… Отворяй калитку, принимай гостей, ставь самоваръ.
Въ окнѣ показалась голова среднихъ лѣтъ полной женщины, окутанная расписнымъ шелковымъ фуляровымъ платкомъ, и улыбнулась, показавъ черные зубы.
— Сейчасъ сейчасъ… — заговорила она и отошла отъ окна.
— Это она сама и есть? — спросилъ докторъ мужика.
— Сама-съ, — кивнулъ тотъ.
— Такъ-какъ же ты говорилъ, что она красивая и молодая? — прибавилъ шопотомъ докторъ. — Во-первыхъ, баба уже въ лѣтахъ, а во-вторыхъ и чернозубая.
— Это-то, господинъ, и хорошо. Это-то купцы и одобряютъ. Зубы черны, брови бѣлы. Становой къ ней чай пить заѣзжаетъ и завсегда передъ ней разныя улыбки… Чего вамъ лучше? Самъ становой. А главное, у ней нравъ веселый. Хоть ты ее разказни, вотъ возьми за косу да объ полъ, и она все будетъ смѣяться и разговоръ разсыпать.
— И толстая какая!
— Это она съ пива. Господа потчуютъ. Судите сами: самъ становой и тотъ меньше полдюжины не ставитъ.
— Разочаровались въ деревенской красавицѣ? — спросилъ доктора охотникъ, одѣтый тирольскимъ стрѣлкомъ.
— Да… но все-таки зайдемъ къ ней… Надо посмотрѣть хорошенько.
Щелкнулъ засовъ калитки и калитка отворилась. На порогѣ стояла Василиса Андреевна. Теперь можно было замѣтить, что она была въ яркомъ зеленомъ шерстяномъ платьѣ, очень плохо сшитомъ. Яркій платокъ ея былъ зашпиленъ подъ подбородкомъ золотой брошкой, изображавшей стрѣлу съ вставленными въ нее нѣсколькими бирюзовыми камушками. На красныхъ рукахъ блестѣло нѣсколько недорогихъ перстенечковъ.
— Пожалуйте, пожалуйте, гости дорогіе, — говорила она, смѣясь. — А я слышу, стучатъ въ окошко. Думаю, кто это такой? Не лошадей-ли ковать привели? А у меня работникъ-то сегодня загулявши. Выглядываю въ окошко — эво какія лошади! На двухъ ногахъ, совсѣмъ даже и не похожи. Вотъ сюда, въ горницу пожалуйте.
— Водка у гостей есть, а ты самоваръ ставь, Василиса Андреевна, да яичекъ на закусочку, — говорилъ мужикъ, входя въ комнату за охотниками. Комната была оклеена дешевенькими обоями. На стѣнѣ висѣла олеографія изъ преміи журнала «Нива» — «Спящая царевна». Тутъ же тикали дешевенькіе часы съ расписнымъ циферблатомъ и помѣщалось зеркало съ перекинутымъ черезъ него полотенцемъ. На столѣ, покрытомъ красной скатертью, стояла лампа. Вторая стѣна комнаты была заставлена широкой кроватью съ горой подушекъ и взбитой периной, покрытой розовымъ тканьевымъ одѣяломъ. Въ углу образъ въ ризѣ и передъ нимъ лампадка.
Охотники, озирая комнату, сѣли на стулья. Хозяйка удалилась въ смежную комнату. Мужикъ послѣдовалъ за ней. Слышно было какъ онъ говорилъ ей:
— Магарычь съ тебя — двугривенный деньгами и поднести обязана.
— Да ладно, ладно, — отвѣчала она шопотомъ. — А только ты скажи господамъ, что меньше какъ за рубль я ихъ чаемъ поить не стану. А ежели яицъ, то у меня тоже меньше какъ за рубль десятокъ яицъ нѣтъ.
— Заплатятъ, заплатятъ. Ты улыбки-то только дѣлай повеселѣй. Господа хорошіе, господа первый сортъ, — отвѣчалъ мужикъ.
Охотники слышали все это. Докторъ подмигнулъ товарищу и произнесъ:
— Вотъ она подгородная-то деревня! Умѣютъ пользоваться.
Въ смежной комнатѣ загремѣла самоварная труба. Мужикъ вышелъ оттуда, уже что-то прожевывая.
Охотники сидѣли на жесткомъ клеенчатомъ диванѣ и въ ожиданіи чая покуривали папиросы. Охотникъ, около котораго лежала форменная фуражка военнаго доктора, кивалъ на кровать съ взбитымъ пуховикомъ и грудою подушекъ и, улыбаясь, говорилъ охотнику, одѣтому тирольскимъ стрѣлкомъ:
— Мягко же спитъ здѣшняя хозяйка дома. Двѣ перины у ней такихъ, двѣ… Другая вонъ въ той каморкѣ за кухней про гостей припасена, — отвѣчалъ за охотника, одѣтаго тирольскимъ стрѣлкомъ, мужикъ-проводникъ, помѣщавшійся около двери на кончикѣ стула. — Богатѣющая баба, даромъ что вдова. Однихъ самоваровъ у ней три штуки. Теперича у ней стакановъ этихъ самыхъ, такъ приходи десять человѣкъ гостей, про каждаго хватитъ.
Охотничьи собаки лежали привязанныя цѣпочками къ ножкамъ дивана и ловили летающихъ по комнатѣ мухъ, то и дѣло щелкая зубами.
Вскорѣ показалась: сама кузнечиха Василиса Андреевна, внося въ комнату кипящій самоваръ и ставя его на столъ передъ диваномъ. Она уже нѣсколько прифрантилась: на зеленое платье была надѣта черная бархатная кофточка, обшитая бахрамой и стеклярусомъ. Она вся сіяла улыбкой и задала вопросъ:
— А что, господа, позвольте васъ спросить, вы генералы будете?