— Из лесхоза… Завтра ехать надо.
Ну, слава богу, что только из лесхоза, что не из милиции или еще откуда-то. А что надо ехать, это, может, и неплохо. Крупа, сахар кончаются. Привезет. И Винцукаса мог бы навестить. А то и самой удастся напроситься.
— Может, вместе поедем?
— А тебе чего там?
— Ребенка навестить, отвезти что-нибудь бедняжке…
— Каникулы скоро — сам приедет.
Ничего другого и не стоило ждать. Как будто это не его сын. Не тревожит. Совсем неинтересно, здоров ли, сыт ли, не обижают ли. Откуда такое каменное сердце? А скажи, так зверем набросится: мальчишку портишь, надо или нет — балуешь, барчука вырастить хочешь… Лучше и не начинать. А еще сегодня, когда такой мрачный, и вовсе плохо может кончиться. Пусть остынет. А то теперь вроде раскаленного утюга — только прикоснись, сразу вспыхнет.
— Не знаю, как долго задержат, — сам заговорил, слава богу, — может, до вечера просижу. Зачем и тебе терять весь день?
— Ты прав, — торопливо соглашается. — Кто же за скотиной посмотрит, если я там весь день… А еды у Винцукаса, может, еще достаточно…
— Еды могу завезти.
Вот ведь как хорошо. Оттаивает понемножечку. Человеком становится.
— Может, и крупы, сахару купишь?
— Куплю.
Ну вот, все улаживается. Только по-хорошему, только лаской с таким, не иначе. Как к норовистой лошади надо уметь подойти, так и тут: слово скажешь не так — сразу содом, хоть из дому беги. А теперь, кажется, оттаял… Теперь можно потихоньку возвращаться к старому. Лишь бы не почувствовал этого, лишь бы даже издали не почуял. Пусть ему кажется, что все по его воле, по его желанию идет.
— Пошли, Винцас, в избу. И я рюмочку выпью, — дождавшись, когда он снова выйдет во двор, говорит она, берет за руку, словно ребенка, и ведет в жилой конец избы.
После вчерашних поминок еще стоят длинные, наспех сколоченные столы, принесенные от соседей лавки, груды чистой посуды, в комнате еще держится запах свечей, до боли напоминающий о Стасялисе, царствие ему небесное, которого здесь отпевали соседи.
— Открою окна, — говорит она.
— Надо сквозняк пустить, — соглашается он и идет от окна к окну, распахивая их, впуская свежий воздух.
Мария облегченно вздыхает, стелет на конец стола чистое полотенце, несет оставшуюся от вчерашних поминок закуску, а он смотрит на все и вдруг спрашивает:
— Откуда все это? И селедка, и капуста?
Ее словно обухом по голове:
— Да со вчерашнего осталось. Разве не помнишь?
Он молчит. Наморщил лоб и молчит. Снова хмурится как туча.
— Ничего удивительного, что не помнишь, — торопится рассеять надвигающуюся тучу. — Все время сам не свой был: ни крошки в рот не положил, а спрошу что-нибудь — не слышишь… Будто с тем светом беседовал… Я не на шутку испугалась…
Он кончиками пальцев трет лоб, будто с похмелья, когда напрасно стараются вспомнить вчерашний день.
— Пива хочешь? — спрашивает она.
— А пиво откуда?
— На тебе! Кучинскас целый ящик привез. Еще оба и выгружали… И этого не помнишь?
Он не отвечает, даже головой не двигает, а только смотрит на нее подозрительным взглядом, будто она лжет.
Оставляет его такого растерянного, а сама бежит во двор, приоткрыв маленькую дверцу, лезет в погреб, по крутой лестнице скатывается вниз, где под соломой на слежавшемся, еще зимой запасенном льду хранятся запотевшие бутылки пива и водки. Выбирает бутылку покупной, государственной, сует под мышку пару бутылок пива и снова взлетает наверх, бегом торопится в избу. «Куй железо, пока горячо, не позволяй остыть», — бормочет под нос.
Она сама наполняет рюмки, наливает в стаканы пенящееся пиво и вдруг спохватывается:
— Надо Агнюке позвать! Как же я так…
— Конечно, — говорит он, глядя, как набухают, поднимаются и тут же лопаются пузыри пены.
Снова бегом, путаясь в складках широкой юбки, она торопится через двор, через редкий сосняк к белеющему дому покойного Стасиса. Схватившись за ручку, рвет на себя, но дверь не открывается. Заперта.
— Не приведи господи, — шепчет она, отгоняя недоброе предчувствие и страх. Даже руки онемели, в ногах появилась слабость. «Ведь не ушла никуда. Прямо из баньки тенью домой поплелась. Собралась бы куда — сказала бы. Да и не прошла бы мимо незамеченной: не птица ведь, не мышь. Лишь бы ничего такого не придумала, лишь бы бог просветил ее разум. Кажется, изнутри закрылась. Да от такого грохота и мертвый проснулся бы…»
— Кто там? — Она слышит голос Агне, и страх внезапно исчезает, даже жарко становится.