В продолжение всей схватки Дарник спокойно сидел на сундуке, внимательно глядя то на мечущуюся по землянке мать, то на забившегося в угол их единственного оставшегося к тому времени кобелька. Только когда она с топором вышла к медведю, следом вышел и он, чтобы увидеть, как мать получает свою рану.
– Неужели тебе ни разу не было страшно? – спрашивала она его потом.
– Не знаю, – пожимал он плечами.
– А тебе меня хоть немного жалко? – не удержавшись, полюбопытствовала мать, перевязывая кровоточащее бедро.
Этого сын тоже не знал. Тогда-то и подумала Маланка, что у ее Дарника действительно рыбья кровь, раз нет ни нужного страха, ни обычной жалости. Не знала, что испуг пришел к Дарнику через два дня, когда, оставшись в землянке один, он заново пережил про себя всю сцену схватки. Слезы сами полились из глаз, и дрожь долго сотрясала его маленькое тело.
Верба, которой Маланка рассказала о медведе и поведении сына, хорошо подумав, сказала, что, видимо, у него такой дар всегда пугаться, когда другим не страшно, и проявлять бесстрашие там, где все будут дрожать как осиновый лист. А с помощью своей кажущейся бессердечности он просто отгоняет от себя злых духов, не позволяя им уязвить себя через других людей.
Маланка верила и не верила, но все же решила, что совсем отрывать сына от сверстников не стоит, и с наступлением теплой поры повела его в Бежеть к брату Ухвату, точнее, к его трем сыновьям и пяти дочерям. Со Смугой Лысым она по-прежнему была в ссоре, но кто может запретить Дарнику играть со своими братьями и сестрами.
2
Первый же день в селище закончился для Дарника плачевно. Отвыкнув от присутствия людей, он после целого дня беготни и криков со своими братьями, а также от голосов взрослых и подростков так утомился, что за вечерней трапезой упал в обморок. Суждение родичей было однозначно: Маланка превратила своего сына в слабое нежизнеспособное существо.
Помимо плетня, которым были обнесены собственно полуземлянки селища, существовал еще внешний засечный круг из спиленных навалом деревьев – непреодолимая преграда как для крупных животных, так и для людей. Пройти через него можно было лишь тайными проходами или по замерзшему руслу речушки, как сделала зимой Маланка со своими санками. Засечный круг представлял собой почти правильное кольцо диаметром в полторы версты, внутри которого находились все поля и выпасы Бежети и где даже маленькие дети находились в полной безопасности, поэтому никто за ними особо не приглядывал, строго запрещая только заходить за Засеку.
Все лето Дарник прожил в семье дяди, лишь изредка навещаемый матерью. Он больше не падал в обморок, наоборот, был всегда бодр и здоров. Детвора Ухвата приняла его с радостью и любопытством, как принимают неопасного лесного зверька. Особенно великодушен был Сбых, старший из ухватичей. Несмотря на свои десять лет, он уже предводительствовал над одной из трех детских бежецких ватаг. Взяв с первой минуты Рыбью Кровь под свое покровительство, он не давал его в обиду ни своим, ни чужим мальчишкам. Дарник платил за такую заботу всей преданностью, на какую был способен. Ходил за ним как привязанный, выполняя любую команду, и жадно впитывал все, что исходило от старшего брата. Они так везде и ходили: три ухватича и один маланковец, будучи ядром ватаги из десяти ребят. Самый младший из всех, Дарник ни в чем не хотел никому уступать. Бороться ли, кидать в цель камни, перепрыгивать лужи, карабкаться кто выше на дерево, сталкивать друг друга с горки – везде тянулся за старшими.
Наблюдая за сыном со стороны и слушая рассказы о нем Вербы, Маланка не могла не нарадоваться, ей казалось, что сын «выправился».
Именно с этого времени для Дарника пошел единый и последовательный, без больших провалов, поток памяти, когда он точно помнил, как научился плавать, как подбил первого тетерева, как увидел тайну ночных отношений между мужчиной и женщиной. Вместе с братьями Дарник удил рыбу, пас свиней, нарезал ивовые прутья для корзин и воспринимал все это острее и ярче их, потому что уже знал, что после лета обязательно будет зима, когда он снова останется вдвоем с матерью в лесной землянке.
Довелось ему тем летом стать свидетелем и первых похорон. Вернее, при нем хоронили и раньше, но то были похороны взрослых, от утраты которых он не испытывал никаких особых чувств, мол, у взрослых своя жизнь, по своим законам, придумали умирать, значит, так и надо. А тут впервые произошла смерть его ровесника, внука Смуги Лысого, который, наевшись незнакомых лесных ягод, три дня болел животом и так и не выздоровел. Для Дарника это стало серьезным потрясением, оказывается, уже сейчас не следует рассчитывать на мать или братьев, а самому заботиться о себе. Много дней после похорон он провел в постоянной тревоге и напряжении, стараясь быть предельно осторожным. Позже страх постепенно прошел, тем не менее за все свое детство он себе ничего не ломал и ни разу серьезно не поранился, чем выгодно отличался от других ребят, которые уже к отрочеству имели по нескольку шрамов и переломов.
Осенью, когда Маланка забрала сына к себе, она обнаружила в нем разительные перемены. Если первую зимовку Дарник всю почти промолчал и пробездельничал, то сейчас рядом с ней находился деятельный и сосредоточенный мальчик-трудовичок. Даже когда он просто сидел, уставившись на пламя очага, и тогда ощущалось, как в нем происходит некая большая внутренняя работа. Приходя с охоты, Маланка нередко находила приготовленную еду, зашитые прорехи на рубахах, заготовленные лучины, наточенные наконечники стрел и сулиц.
– Откуда ты все это умеешь? – удивлялась мать.