Шли на рысях, торопились... Даже в полдень в лесу господствуют сумерки, и если не успеть на место до наступления вечера, придется заночевать на полпути. В такой темени не то, что дороги, кончиков пальцев на собственной вытянутой руке не найдешь. А это — означало упустить харцызов.
Крестьяне редко успевали прислать за помощью. И уж коль им это удалось, надо сделать все, чтобы отбить пленниц. Если не из сострадания к девицам, то хотя бы исходя из хозяйских соображений. После Моровицы земли Зелен-Лога так обезлюдели, что если разбойные дела харцызов оставлять безнаказанными, то в скором времени можно остаться совсем без крестьян.
В отличие от неуловимых лесных братьев, промышлявших обычным угоном скота, степняки слишком часто не только грабили хутора и деревеньки, но и убивали всех жителей, кроме молодых невольниц. А тех, вместе с награбленным добром и захваченным стадом, угоняли в степь, оставляя за собой дымное пожарище.
Поэтому каждый сеньор считал своим долгом напасть на харцызов, если их ватага бывала замечена в его землях. А за чубатые головы в каждом замке любому, кто их предъявлял, не задавая вопросов, немедленно выплачивали вознаграждение. Весьма приличное... Зная об этом, харцызы шутили, что погибших друзей выгоднее продавать чем хоронить. Иной раз именно так и поступая…
Но выследить и поймать харцызов удавалось очень редко. Отряды степняков налетали внезапно, как ночной вихрь. Стремительным нападением преодолевали сопротивление беззащитных, сонных крестьян, живо вязали добычу и так же быстро убирались назад, в Заскалье.
Как я и ожидал, на месте лесной деревеньки мы застали лишь дотлевающие нижние, самые сырые венцы срубов. Собственно, иначе и быть не могло. Пока парнишка бежал к замку, пока мы собрались, пока доскакали, минули почти день. Глупо было рассчитывать, что разбойники станут нас дожидаться. Они уже наверняка на полпути к Проходу.
Оставалась только одна надежда: что перегруженные добычей, кони харцызов не смогут двигаться так же быстро, как выступивший налегке отряд стражников. И очень надеяться, что ночью они тоже вынуждены останавливаться…
Дымящиеся останки изб стояли вкруг небольшой полянки, расширенной вырубкой, с хорошо утоптанной в центре площадкой и двумя обложенными диким камнем кострищами. А на ней, в разных местах лежали более полусотни мертвых тел. Мужиков, баб и детишек разного возраста. Кто-то, уперев застывший взгляд в небо, а большинство — лицом в залитую их же кровью землю.
Парнишка рванулся к погибшим, но я успел ухватить его за плечо, придержав на месте.
— Приглядите кто-нибудь за мальцом… Не надо ему этого. Еще насмотрится.
— Господин сотник, слышите? — прошептал тихо Гладила, который все время держался рядом со мной.
Я старательно прислушался, но ночной лес ничего мне не сказал.
— Что именно?
— Кажись, девка визжала...
— Показалось. Харцызов давно здесь нет. Придется утра ждать. Не видно ни зги. Вели расседлывать.
— Нет, господин сотник, — уверенно возразил десятник. — Я не мог ошибиться. — Он даже как бы обиделся, а в следующее мгновение резко поднял руку. — О, опять кричит! Неужели не слышите?
Я приказал всем замереть и зажать лошадям морды. Стало слышно даже как бренчат комары, шелестят листья и кряхтят деревья.
Минуты потянулись, как патока, и когда я уже почти собрался дать отбой, издалека донесся странный звук. Чем-то и в самом деле напоминающий истошный визг. Но такой отдаленный, что даже не было уверенности: человеческий ли это голос. Иное животное, попавшись в клыки хищника, верещит еще пронзительнее.
И все же, не использовать этот шанс, пусть невероятный, почти призрачный, я не мог. Глядя на трупы беззащитных крестьян, почувствовал, как боевая ярость вновь захлестывает меня, как там — в горах… когда мы с ребятами нашли то, что осталось от попавшего в окружение каравана с гуманитарной помощью. Нет зверя страшнее человека, а еще хуже — человек озверевший от злобы и потерявший людское подобие. И нет иного способа защитить мирных жителей, как только уничтожить взбесившихся псов. Всех, до единого. Безжалостно и беспощадно.
— Оставить здесь все лишнее! Губан и Таран остаются с лошадьми. Остальные — цепью за мной. Соблюдать тишину. Вперед не соваться.
Скорее всего днем мы бы не заметили следов оставленных харцызами, но теперь они были и не нужны. Угадав направление, я вел отряд на шум, становившийся все громче и разборчивее. Жалобные причитания, мольбы, грубые мужские голоса, разнузданный хохот. И с каждым вскриком, я безотчетно ускорял шаг.