– Ну, с Пушкиным это вы уже хватили, – замотал головой Арсений. – Насколько я понимаю, все ваши контакторы – люди, малоизвестные публике.
– Да что вы говорите? – сладеньким голосом спросил Зябликов, раззадорясь. Глаза его превратились в щелочки, и он почти лег грудью на стол, глядя на своего визави снизу вверх. – Блаватская писала под диктовку духов, а Владимир Соловьев был пассивным медиумом и тоже пользовался «подсказками свыше». Вы «Хижину дяди Тома» в школе проходили?
– Это была дополнительная литература, – быстро ответил Арсений, много слышавший об упомянутом произведении, но незнакомый с текстом лично. Во время летних каникул он гонял мяч и нырял в старый пруд, где жили столетние жабы, прыгал по крышам соседских гаражей и воровал яблоки. До внеклассного чтения дело ни разу не дошло.
– Так вот. Бичер-Стоу не писала этот шедевр! Она говорила, что книга была дана ей в образах – события просто проходили перед ее глазами. Типичный случай психографии!
– Хотите сказать, что при определенных обстоятельствах, в определенное время на человека что-то находит, и он становится просто... шариковой ручкой? Гусиным пером, которым кто-то неведомый водит по бумаге?
– По-разному бывает, – пожал плечами Зябликов. – Иногда информация частично проходит через сознание, иногда сотворенное осознается прямо в процессе, и автор не знает заранее того, что собирается писать. А иногда он вообще не ведает, что творит – впадает в транс. Глаза у него закрыты, а рука носится по бумаге с невероятной скоростью. Контактор пишет без помарок, чужим почерком или даже разными почерками, на незнакомом ему языке или на каком-нибудь чудовищном диалекте. Есть случаи, когда человек знал два языка, а писал на двадцати восьми!
– То есть он впадает в транс, – «осмыслил» информацию Кудесников, – мозги у него отключатся. И он строчит, строчит... А потом очнется – ба! Что это за хрень со сливками?
– Вот именно так! – обрадовался Зябликов. – Вы это очень образно обрисовали! Есть и художники, которые так же творят. Они никаких материалов не изучают, но точно изображают пейзажи далеких стран, приметы былых эпох, внешние черты людей, детали одежды, исторические события. Все, как в литературной психографии. А музыканты? Шостакович вот говорил, что он музыку не сочинял – она звучала у него в голове уже готовенькая, а он просто записывал. И Шнитке признавался в том же!
– А от образования этот дар зависит? – полюбопытствовал сыщик.
– Нет, нет и нет! Вы можете быть эрудированны, как Борис Бурда, а можете оказаться темным, как распоследний бомж, – значения не имеет. Кроме того, рукописи бывают написаны задом наперед или так мелко, что буквы удается разглядеть только в микроскоп. При этом рука слишком сильно сжимает ручку или карандаш, и много-много сильных мужчин не в состоянии разжать ваши пальцы. Скорость иногда доходит до двух тысяч слов в час! Медиум Менсфильд одновременно писал обеими руками и при этом вел деловые переговоры. А в девятнадцатом веке одна неграмотная англичанка отвечала исследователям на самые разные научные вопросы – и по физике, и по биологии, и по анатомии...
– Ужас, – искренне заметил Кудесников. – Страшные вещи вы рассказываете.
– Страшные? – Зябликов подпрыгнул. – Да это же... увлекательно, как авантюрное приключение! Неужели вам никогда не хотелось погрузиться в мир непознанного?
– Что нет, то нет. – Арсений опрокинул в рот остатки кофе и сделал знак официанту, чтобы тот подал еще. – И принесите мне кусок шоколадного торта! – крикнул он, пояснив: – Все, что я узнал, требуется срочно заесть.
– Мне тоже торт! – махнул рукой журналист, не без основания полагая, что не ему расплачиваться по счету.
– Но почему же об этом феномене так мало известно? – удивился Кудесников. – Наверное, считается, что приходит не транс, а муза? Вот и валят все на нее?
– Фига с два! – азартно возразил Зябликов. – Как вы тогда объясните феномен Вальтера Скотта?
– А с ним что не так?
– Он ведь был поэтом, известным, почти как Байрон – слагал стихи, пользовался успехом. А когда ему стукнул полтинник, из него вдруг – бац! – повалила проза о средневековой Англии. Кажется, эта лавина пугала его самого. Он называл свой дар бумагомаранием, потому что творил невероятно быстро и констатировал при этом: рука пишет сама по себе, независимо от головы. Приступая к первой главе, он понятия не имел, что будет в следующей – фабула складывалась без его вмешательства.
Творческая плодовитость Вальтера Скотта приводила тогдашних критиков в исступление. Скорость и легкость, с какой он строчил романы, казалась фантастической. Говорили, что один человек просто физически не в состоянии столько написать. И выдвигали всякие теории, одна хлестче другой – будто за него сочиняет неизвестный талант, что он пишет в паре с каким-то сумасшедшим, что ему помогают высшие силы...
– Простите, – перебил его обалдевший Кудесников. – Но вот вы, лично вы, как все это объясняете? Мне нужно знать вашу позицию, чтобы наш семинар не выглядел... Как бы это сказать... ненаучным. Вы понимаете?
– Я придерживаюсь теории о существовании глобального информационного поля. Это такой, знаете ли, вселенский банк данных, где собрана информация обо всем, что было, есть и будет. Иногда эта информация – по неизвестным пока причинам – просачивается через контакторов в наш мир, только и всего.
– Только и всего! – повторил Кудесников и неожиданно спросил: – А вы никогда не слышали про такой город – Аркадьев? Какие-нибудь феномены, неожиданные открытия...
– Аркадьев? – задумался журналист и через пару секунд уверенно ответил: – Нет. Никогда не слышал.
«Жаль, – подумал Кудесников. – Заблудившись в лабиринте, иногда так приятно отыскать новый ход, еще не отмеченный крестиком».
Завершив встречу крепким рукопожатием, Кудесников заплатил по счету, вручил Зябликову тысячу рублей и выписал ему напоследок липовую квитанцию от Министерства государственного надзора за гуманитарным развитием общества. После чего вышел на улицу и глубоко вдохнул горьковатый от выхлопов воздух.
Вечерело. Москва была подсвечена тысячами тормозных огней движущихся в пробках машин. Шоколадный торт тяжело заворочался в желудке. Следовало бы съесть что-нибудь человеческое, конечно. Вот всегда он поглощает то, что попадается под руку! Никакого характера. Тотчас Арсений вспомнил о Мерседесе, запертом в гостиничном номере, безопасность которого защищала одна только маленькая табличка «Просьба не беспокоить». Он всей кожей чувствовал расстояние, разделявшее сейчас его и кота. Ехать лучше всего на поезде, который не останавливается на маленьких станциях, тогда можно вернуться обратно не так уж поздно.
Впрочем, было у него в Москве еще одно дело, которое как раз касалось Мерседеса. Арсений достал сотовый и позвонил собственной секретарше.
– Алло! – ответила она сдавленным голосом. Обычно она это свое «алло» просто пела в трубку. Интересно, что у нее там происходит? – Офис Арсения Кудесникова.
– Разве ты сейчас в офисе? – спросил он, не поздоровавшись.
– Но... Я ведь в любом случае у вас на службе, – возразила Лиза. – Я узнала то, что вы просили. Записывайте. Двугубский Ефим Львович. Скорняк на пенсии. Ему восемьдесят два года, но он все еще обслуживает старых клиентов. Живет в центре, возле Патриарших... Диктую. – Она продиктовала адрес и, не удержавшись, спросила: – А зачем вам скорняк?
– Потом увидишь.
– Кстати, – спохватилась Лиза. – Звонил какой-то сумасшедший англичанин, спрашивал вас. Назвался графом и поинтересовался, не блондинка ли я. Сказал, что раз вас нет на месте, он приступает к кутежу в одиночестве. Однако пообещал прислать в офис ящик виски. Еще сказал, что остановился в гостинице «Метрополь».