И нападение на Брюнхвальда стало этим сигналом, этой барабанной дробью. И ничего теперь уже нельзя было изменить.
– Видит Бог, я этого не хотел, – сказал кавалер сам себе негромко.
– Что? – не расслышал его Максимилиан.
– Вычисти одежду, говорю, возьми малое знамя, возьми монаха, брата Семиона, и поезжай в поместье Малендорф, к графу. Отдашь письмо, что я тебе напишу, скажешь, что то, чего он так настойчиво искал, будет принадлежать ему. Я согласен. А еще добавишь, что я готов взять его дочь, Элеонору Августу, замуж на тех условиях, что они предлагают. – Волков говорил невежливо с молодым человеком, обращаясь к нему на «ты», и делал это намеренно.
Юноша смотрел на господина едва ли не с испугом.
– Я думал, вы дозволите мне побыть с отцом, – сказал он.
– Ты врачеватель? – сухо поинтересовался кавалер.
– Нет, но я…
– Тогда займись своим делом и выполняй то, что должен выполнять! – зарычал на него Волков.
– Да, кавалер. – Максимилиан опустил глаза. Он помолчал, потом опять взглянул на Волкова и спросил: – Мы отомстим за отца?
– А как ты думаешь? – в свою очередь спросил у него Волков.
– Зная вас, думаю, что вы им это не спустите, – сказал юноша. – Но это… Это я так думаю, может… Вы ведь вдруг свадьбу, кажется, затеваете. А я хотел бы знать…
– Ты ничего не должен знать, – строго прервал его кавалер. – Я твой капитан, а может, и полковник. Ты мой солдат, а солдат не должен знать ничего лишнего.
– Да, кавалер, – понял Максимилиан и замолчал.
– Сыч! – окликнул помощника Волков.
Сыч, ехавший позади, пришпорил коня и поравнялся с господином:
– Да, экселенц.
– Сегодня же поедешь на тот берег. Там сержант, кажется, Жанзуан его фамилия, собирает серебро с плотов. Найдешь его, он поможет тебе незаметно перебраться на тот берег.
– Значится, опять на тот берег, – вздохнул Сыч.
– Чего ты вздыхаешь?
– Да не люблю тот берег, все там не как у людей, да и сами людишки сволочи. Муторно там.
– Сволочи?
– Еретики каждый второй! А то и двое из трех! А что делать мне там? – спрашивал Сыч.
– Сходи на ярмарку, посмотри, что там и как. Приглядись, где сидят менялы и торговцы мехами, ну, и все дороги посмотри, что ведут к ярмарке.
– Сделаю, экселенц, – пообещал Сыч.
Волков взглянул на Максимилиана, тот улыбался. Улыбался с гордостью.
Наверное, епископ Малена обрадовался больше всех. И больше Волкова, и больше невесты, и больше ее брата, молодого графа фон Малена. Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, брат невесты, надумал Волкова вразумить и объяснить ему, что если не разослать всем приглашения на свадьбу за месяц, то многие не приедут, а иные и вовсе станут думать, что к ним проявлено неуважение. Но кавалер настоял на том, чтобы свадьба состоялась через неделю и что больше ему ждать нельзя, так как у него есть дела.
Это вызвало у графа раздражение, и он бросил высокомерно:
– Сие невозможно, добрый господин.
Волков спорить с ним не стал, а тут же молча встал и пошел к графу-отцу. Сказал ему, что свадьба графа с его сестрой Брунхильдой состоится сразу после его свадьбы с Элеонорой Августой. Граф-отец заверил его, что приложит все усилия, чтобы ускорить дело.
Но кавалеру и этого показалось мало. Он поехал в Мален, там говорил с епископом. Сказал ему, что готов задеть еретиков горных, но хочет начать дело сразу после свадьбы с дочерью графа, а молодой граф чинит препятствия, придумывая отсрочки. Старый епископ аж из сутаны чуть не выпрыгнул, велел немедленно собирать карету и тут же отправился к молодому графу.
Уже утром следующего дня кавалер получил письмо от молодого графа. В нем написал граф, что отец и епископ убедили его и что он принимает желание кавалера жениться через неделю, но предупреждает Волкова, что не все гости, каких пригласить на торжество подобает, прибудут из-за необоснованной торопливости жениха.
Не знал Теодор Иоганн, девятый граф фон Мален, что на сей раз кавалеру наплевать на приличия и наличие важных господ на свадьбе. В другой раз, конечно, он ждал бы всех, он выдержал бы все положенные сроки, но не теперь. Волков понимал, как важны связи в обществе. Но не сейчас. Сейчас каждый час жил он, сжигая нутро себе синим огнем холодной ярости. И даже то, что Брюнхвальд шел на поправку и что говорил уже и ел, даже пытался шутить по-солдафонски глупо, ничего не меняло. Когда Волков видел его руки, притянутые бинтами к досочкам, когда видел обритую его голову, зашитую в четырех местах, ненависть к горцам, к поганым еретикам, возгоралась с новой силой.
Нет, он не показывал ее, даже старался прятать, говорил со всеми вежливо, улыбался, если получалось, но все это выходило у него плохо. Даже Брунхильда в эти дни не осмеливалась ему дерзить. Даже она ежилась от тяжелого его взгляда. А тут кавалер сказал ей, что выдает ее замуж за графа.