А Эшбахт, его убогий Эшбахт, на глазах менялся. Солдаты потихонечку стали дома свои ставить прямо вдоль дороги. Дома были дрянь, из орешника и глины: один очаг, два окна и дверь, сверху побелка – вот и весь дом. Но на фоне старых крестьянских лачуг смотрелись они чистенькими и уютными. Но главное – в них стали появляться женщины. Молодые женщины.
Из тех, что солдаты захватили на том берегу. Женщина сразу придавала обжитой вид солдатскому, мужскому, скудному дому. Хотя и рыдали они все не преставая. А как им не рыдать, если взяли их силком из дома, оторвали от родных, привезли в глушь да еще силой взяли замуж. И мужья у всех них были либо старые, некоторым и под сорок годков, либо увечны. Мало кому из двух десятков женщин повезло, чтобы у мужа было хотя бы лицо без шрамов и все пальцы целы. И все при этом еще и бедны.
А многие девки происходили из зажиточных крестьянских сел, а иные даже из торговых городских семей. В Эшбахте же их ждал дом из глины и палок, даже кровати в нем нет. Муж немолодой и уродливый, да еще и небогатый. На венчании девки выли в голос, отказывались к попу подходить. Кого-то приходилось и кулаками уговаривать. И только так они стоять соглашались при таинстве. Но брат Семион оказался глух к слезам молодых женщин. Венчал без всякой пощады, как бы невеста ни визжала и ни рыдала. Только уже совсем буйных просил успокоить, тех, что бились и орали на таинстве, тех и успокаивали без всякого снисхождения, используя оплеухи и тумаки.
И денег с солдат за ритуал святой отец не брал совсем. Не за корысть старался, а за совесть. И это при том, что чуть ли не треть девок состояла в церкви реформаторской, церкви сатанинской. Таких поп быстро перекрещивал, даже если девка и сопротивлялась. Перекрещивал и венчал. Ничего, стерпится – слюбится. Уживутся как-нибудь. Брат Семион был молодец.
Среди новых нищих солдатских домов скалой возвышался новый строящийся дом.
«Домишко какой-никакой построю при церкви, чтобы господина не стеснять», – говорил брат Семион епископу Маленскому, когда деньги клянчил на церковь, притом смиренно закатывал глазки к небу. И «домишко какой-никакой» получался солидным: в два этажа, каменный, с подвалом, а размерами он был больше, чем дом самого господина Эшбахта. Находился новый дом в удобном месте, на въезде в деревню. И под него монах просил отдать хороший участок в четыре десятины. Наверное, и дворик планировал.
Волков остановил коня и стал смотреть, как суетятся на строительстве приезжие мастера и кое-кто из солдат. Брат Семион был тут как тут, издали поклонился господину и поспешил к нему. Не иначе как деньги просить собирался. Он все монеты Волкову отдал на хранение и теперь, как надобность возникала, приходил за ними. А больше кавалер его и не видел последние дни. Очень увлекался брат Семион, пока строил свой «домишко какой-никакой».
– Благослови вас Бог! – сразу начал монах.
Все одеяние его было грязным. Немудрено, денно и нощно он пропадал на стройке.
– Здравствуй, монах.
– Сегодня стропила взялись тесать для второго этажа, а получается, что не хватит двух. Архитектор, оказывается, на амбары к реке два бревна забрал, не хватало ему. Опять в город ехать надо, – пожаловался брат Семион. – Да еще архитектор говорит, что на второй этаж уже покупать надо и на крышу еще. А еще печника вызывать пора, пока крышу не поставили, чтобы трубы для печей и каминов выводить.
– И много у тебя печей да каминов будет? – удивлялся Волков, у него-то в доме всего одна печь была, она же и камин, и плита кухонная.
– Нет, – скромно отвечал монах. – Печь кухонная да камин на первом этаже, ну, и печь на втором.
– Вижу, ты размахнулся, – покачал головой Волков и тронул коня. – Церковь-то на что будешь строить?
– Авось, Бог не оставит, – уверенно сказал монах и пошел с ним рядом. – Вы, господин, дайте мне еще сто двадцать шесть талеров на текущие нужды. Думаю еще и черепицу завтра оплатить, пока наши солдатики за нее много не просят.
Волков все записывал, что монах уже взял из денег, что ему епископ на церковь дал:
– Ты уже шестьсот двадцать талеров взял. На что храм строить станешь?
– Найду, господин, найду, – обещал ушлый монах, помахивая рукой. Мол, не волнуйтесь вы, не волнуйтесь.
– Чувствую я, что храм Эшбахта будет меньше твоего дома, – усмехнулся Волков, а сам подумал: «Если, конечно, поганые горцы сюда не придут и не спалят тут к чертям и церковь, и дом. И все дома и строения, что тут только есть».
Людей, скот, скарб какой-нибудь он намеревался увести, унести, но дома-то с собой не заберешь. Эти собаки горные все спалят, если придут. А еще он подумал, что если горцы к нему не доберутся, то домишко он у монаха заберет, к чему нищенцу божьему дом, который лучше хором господина?