Петр — тонко организованный человек.
«"Я назову свободной ту душу, которая действует по внутренним мотивам неизменных начал, свободно воспринятых ею",— говорит Уильям Чаннинг. Это самое точное определение свободы. Чтобы приобресть свободу, надо испытывать ее в самом себе, а не ожидать ее откуда-то от чего-то. А испытывать свободу в самом себе доступно человеку в том случае, когда он самовоспитанием, саморазвитием, самообразованием доводит себя до такой ступени нравственно-религиозной высоты... Прав Ганди, говоря: "Пусть трусы не прикрываются непротивлением. Лучше насильник, чем трус"».
Петр — не из боязливых. Ради духовной работы готов жертвовать всем. Был высокий, красивый, девушки заглядывались. Но принципиально отказывался от флиртов. Во время танцулек под гармошку сидел за столом, уткнувшись в свои тетради...
Но как ни декларировал неприятие политической борьбы, оказался в нее втянут. Вскоре Петра арестовали в первый раз. «Оправдалось то, чего не ожидал и не мог ожидать! Тюрьма открыла свои двери. Никогда, никогда не мог ожидать, чтобы найстрожайшая польская власть могла продержать меня за дверями единственно за то, что хотел жить культурной жизнью, читать книги, творить и мыслить. Но книг негде достать. Ограничился выпиской газеты. Конечно, газету выбрал более правдивую, белорусскую, и вот за это тюрьма».
А далее к арестам и обыскам пришлось привыкать.
«Мороз стоит крепко уже второй день. Холодно... Нет ни обуви, ни одежды... Хожу в рваных ботинках, подвязанных проволокой, и в одном кафтане... Кого же винить?.. Виноват, конечно, не отец, не семья... виновата та бесконечная «обжора», которая пожирает труд миллионов рабочих». При этом Севрук считает, что «существующий строй изменится тогда, когда люди нравственно-религиозно усовершенствуют себя». Просвещением он готов заниматься, становится председателем Гродненской окружной управы ТБШ. Но однажды ему было поручено раздать карточки для голосования. Петра арестовали. «Помещен я был в камере один, и притом было отнято все, что было у меня. Ни карандаша, ни бумаги не было, только начерченные карандашом или гвоздем надписи или лозунги на стене свидетельствовали о том, что в камере когда-то были заключены другие такие же, как я. Я почувствовал какую-то близость к этим своим предшественникам и выразил это чувство начертанием на стене следующей фразы (по-белорусски): "Я адзін, але я адчуваю прысутнасьць кожнага, хто тут быў, бо я злучаны з імі адной доляю"».
Весной 1929 года Севрук обратился с письмом к Игнату Дворчанину, лидеру белорусского посольского клуба «Змаганне»: «Адно, што зрабілі «правадыры» нашага народу...— гэта нейкая недарэчная фікцыя сялянска-работніцкай еднасьці, адчуваная па шаблону розных сацыялізмаў і марксізмаў... Мы чулі розныя ўсхваленьні гэтай ідэалёгіі, толькі ніхто не сказаў нам, дзе яна вырасла... Яна вырасла з сацыялізму, створанага работніцкім рухам заходняе Эўропы і створана з матэр'ялаў, сфабрыкованых машынамі партыйнае палітыкі; і гэты вось вытвар прынесены на грунт народу бадай выключна сялянскага, зусім незнаёмага ні з сацыялізмамі, ні з палітыкамі, і нават мала знаёмага з самім сабою...»
Но в глазах польских властей Севрук такой же враг, как коммунисты. Очередной арест... Избиения, издевательства... Отпущенный домой, Петр так и не оправился.
Среди его бумаг сохранился листок настенного календаря от 4 октября 1929 года, вырванный сестрой поэта,— это был день, когда ее брат умер.