- Отдайте это герцогу де Лафорсу. Прощайте или, скорее, до свидания, любезный граф. Идемте, господа!
Герцог еще раз поклонился графу и удалился в сопровождении дворян.
- Ну, каково я сыграл свою рольку, как говорил покойный Карл IX? - с улыбкой спросил Оливье, оставшись вдвоем с капитаном.
- Превосходно, должен признаться, милый граф! Я больше не отчаиваюсь и думаю, из вас еще может что-нибудь получиться. Теперь вы в отличных отношениях с герцогом де Роганом и имеете официальное поручение. Кроме того, мы в выгодных условиях еще с одной стороны.
- С какой это?
- Мы знаем, что не блуждаем в пустыне, а находимся меньше чем в полумиле от славного Корбсйля; через десять минут мы будем там, и наши лошади отдохнут.
- Зачем же ехать в Корбейль?
- По множеству причин.
- Черт возьми, а нельзя ли поконкретнее?
- Успокойтесь, я вам назову только некоторые.
- Я слушаю.
- Во-первых, становится поздно, а мы далеко и от Мовера, и от Парижа; во-вторых, лошади наши устали; да и не знаю, как вы, а я буквально умираю с голоду. Наконец, мы недурно бы сделали, обсудив до приезда в Париж план наших действий. Другие же причины…
- Можете не говорить о них, капитан. Мне достаточно и этих; я нахожу их совершенно основательными.
- Чудесно! Так поедем ужинать?
- Когда хотите.
Через полчаса они уже сидели за столиками в гостинице «Герздор». Ужинал, собственно, один капитан, а граф едва притрагивался к еде. Присутствие постоянно входивших и выходивших слуг не позволяло им сначала говорить о своих делах, но когда подали десерт и вино и по знаку графа прислуга удалилась, капитан сказал, наполнив стакан:
- За нашу удачу, друг!
Чокнувшись с графом, он выпил.
- Что вы хотите сказать? - спросил Оливье.
- Терпение, граф, тише едешь - дальше будешь.
Откинувшись на спинку кресла, он порылся в одном из своих глубочайших карманов, достал уже знакомую нам крошечную трубку и набил ее табаком; из другого кармана вытащил листок бумаги, скрутил, зажег его па свечке и закурил трубку.
- Что же, потолкуем? - спросил он полу-серьезным, полу-насмешливым тоном, поставив на стол оба локтя и исчезая в густых облаках дыма.
Граф догадался, что предстоит серьезный разговор, но покорился.
- Слушаю вас, капитан.
- Вы не курите? - спросил капитан.
- Нет, и очень сожалею, что не могу составить вам компанию.
- Какое несчастье, граф, что в настоящем вашем положении вы не имеете этой блаженной привычки! Табак - это утешение, друг во всех бедах. Куря, человек забывает о своем горе и воображает, что имеет все, чего у него нет: кто - богатство, кто - любимую женщину.
Он налил себе стакан вина.
- За ваше здоровье, милый граф, и за здоровье старого дервиша 33 из Мекки, который первый научил меня курить! Вы считаете себя обманутым, граф, и хотите отомстить, не так ли? - продолжал он, пристально посмотрев сквозь дым на своего собеседника и слегка подмигнув.
- О! - издал глухой стоп граф.
- Нет уж, пожалуйста, не перебивайте меня; мы ведь не играть собрались. Я говорю «мы», потому что живу одним сердцем с вами. Я хочу помочь вам отомстить, но отомстить не низко, не исподтишка, а громко, торжественно. Над этим нам надо хорошенько подумать. Я говорю и действую хладнокровно, а вы себя не помните от горя, следовательно, рассудок на моей стороне.
- Но…
- Ах, не перебивайте, граф, или я замолчу!
- Говорите, говорите, мой друг!
- Хорошо, только больше не мешайте мне. Прежде всего выясним ваше положение, чтобы впоследствии между нами не было никаких недоразумений. Вы обвиняете вашу жену в измене. Так или иначе, я этого не опровергаю; вы говорите, что у вас все доказательства ее измены; я утверждаю и не изменю своего мнения, что внешние обстоятельства все против графини.
- Внешние обстоятельства! - глухо повторил граф.
- Да,- твердо произнес авантюрист.- В подобных случаях, милый граф, обманчивее всего бывает кажущаяся правда. Верьте мне, друг мой; я вполне беспристрастен в этом деле. Я не знаю графини; я видел ее каких-нибудь несколько минут, но у нее такой открытый, ясный взгляд, что, дайте вы мне вдвое больше доказательств против нее, я все-таки буду повторять: нет, граф, ваша жена не виновата!
- Капитан!…
- Что скажете? Вам ведь нечего и возразить мне. Вы точно ребенок, не знающий жизни; до сих пор вы были избалованы судьбой и не видели, как много людей страдает на земле. Жизнь ведь - одно долгое страдание, и людей создает горе; полноте, граф, будьте мужчиной, научитесь страдать. Вас оскорбили, обманули, унизили - все так! Но, corbieux, тысячу раз то же самое случается вокруг с людьми, еще менее вас заслужившими это; к тому же, между нами, вы сами виноваты!
- Я?
- Да, вы, и я очень легко мог бы вам это доказать.
- О, говорите, говорите, капитан!
- Нет, теперь вы мне не поверите. Но не беспокойтесь: когда-нибудь, возможно очень скоро, если вы согласитесь следовать моим указаниям, я дам вам такое неоспоримое доказательство, что вы невольно сознаетесь в своей вине. Вас обманули, но кто - вот в чем вопрос. О графине я даже и не говорю; она совершенно чиста перед вами. И вы, и она, милый Оливье, опутаны целой сетью низостей, нити которых в руках у ваших врагов.
- У моих врагов!
- Ну да! Что вы за ребенок! Неужели вы воображаете, что у вас, простосердечного, доброго, не скупящегося на благодеяния, нет врагов? Вы человек умный, стоит вам подумать немножко, и вы поймете сами, что это так. Враги действуют из-за угла, прячутся, и их надо раскрыть; и мы сделаем это, клянусь вам! Поэтому, граф, вы должны довериться не только моей дружбе, но и моему опыту; не мешайте мне порывами ребячьего гнева и смешной ревности, и я доставлю вам радость мести, которой вам так хочется!
- Друг мой,- с чувством произнес граф,- у вас в руках единственное звено, привязывающее меня к жизни. Я в одну минуту потерял все свое счастье; да, вы правы, я совершенно не знаю жизни! Мое неожиданное горе чуть не убило меня; но Бог милосерден, он хочет, конечно, чтобы страданье научило меня жить. С этих пор, капитан, вы мой единственный друг, единственная опора в несчастье. Я сделаю все, что вы мне скажете, пойду всюду, куда вы укажете, клянусь вам! Но, пожалуйста, капитан, не будьте так жестоки со мной! Сердце мое разбито; вы видите, я не могу удержаться от слез, говоря вам об этом. О, если бы вы только знали, капитан, как я ее люблю!
- Плачьте, друг мой; слезы - это Божья роса, освежающая сердце человека. Плачьте, но будьте мужественны.
- Я совершенно вверяюсь вам, спасите меня.
- Хорошо; клянусь вам, что меньше чем через три месяца вы будете отомщены.
Они помолчали с минуту в глубокой задумчивости.
- Corbieux! - воскликнул с напускной веселостью капитан, протягивая молодому человеку полный стакан вина.- К черту заботы! За ваше здоровье, граф! Теперь для вас начинается новая жизнь.
- Да,- печально покачал головой Оливье,- жизнь горя и тревоги, Но все равно, я не упаду духом!
- Хорошо сказано, corbieux! Впрочем, политика скоро так поглотит вас, что вам некогда будет думать о себе; да и наконец, верьте мне, не оглядывайтесь на прошлое, а смотрите вперед - в будущее.
- Постараюсь,- отвечал граф.
На другой день в восемь часов утра граф дю Люк и капитан Ватан явились в отель де Лафорса.
Герцог сейчас же их принял и, прочтя записку герцога де Рогана, переданную ему графем, долго разговаривал с ними. В результате граф дю Люк, до тех пор державшийся в стороне от политики, получил возможность жить в Париже, где он, благодаря своему состоянию, молодости и красивой наружности, мог легко сойтись с влиятельными протестантами столицы; в случае успешных действий герцога де Рогана такое сближение сейчас же открывало ворота Парижа вождям религии.
Этот план требовал большой ловкости, а главное, большой находчивости; он сильно выдвигал графа дю Люка вперед и делал его главным вождем восстания не только в Париже, но и во всех городах Франции; герцог де Лафорс должен был немедленно отправиться к герцогу де Рогану и, возложив на Оливье столь важное поручение, передал ему таким образом свою власть.