Раз в восьмом часу вечера к нему подъехали телеги с мебелью и закрытая коляска; приехавшие вошли в дом, сейчас же заперев его за собой. Незадолго до восхода солнца телеги уехали пустыми, а коляска с теми, кто в ней был, не выезжала больше. Значит, там поселились. «Кто же решился опять жить в таинственном доме?»- спрашивали друг друга жители квартала, но никто не мог ответить на этот вопрос, так как никто не видел новых жильцов. Но мы, по праву романиста, покажем их читателю.
Прошло часа два после того, как капитан Батан услышал разговор отца Жозефа с незнакомцем.
В одной из комнат таинственного дома, в хорошеньком будуаре, сидела на chaise-longue 35 молодая женщина, утопавшая в волнах кружев; лицо ее было бледно, похудело и осунулось от страдания; она смотрела вокруг, не видя ничего, и из глаз ее текли слезы, которых она даже не вытирала; на полу валялась книга, видимо, выпавшая у нее из рук.
Это была Жанна дю Люк де Мовер.
Бедняжка была очень несчастна; ее, чистую, целомудренную, судьба так неожиданно поразила в горячей, истинной любви.
Но Жанна плакала не о своем погибшем счастье, а о том, кого по-прежнему любила, несмотря на его вину.
Но временами она бросала взгляд на хорошенького белокурого мальчика, спавшего у нее на коленях, и из груди ее вырывалось почти рыдание.
- О Господи! - говорила она разбитым от горя голосом.- Он может не любить меня, но сына, его Жоржа! О нет, он вернется, я знаю, я чувствую это!
На роскошных часах пробило половину восьмого. Почти в ту же минуту приподнялась портьера, и метр Ресту доложил о его преподобии отце Грекдорже.
Священник почтительно поклонился графине и по ее приглашению сел возле нее.
Пристально посмотрев с минуту на молодую женщину, он раза три покачал головой.
- Вы опять плакали, графиня,- ласково упрекнул он ее с сердечным участием в голосе.
- Да,- отвечала она,- не стану скрывать от вас, отец мой. Сил нет сдерживаться. Я так страдаю! А от слез мне немного легче.
- Плачьте, графиня; слезы утешают; но не падайте духом. Помните, что несчастье ваше незаслуженно и поэтому плачьте не над собой - вы невинны и чисты перед Богом, а над тем, кто несправедливо обвинил вас в минуту заблуждения, но непременно вернется и скова будет у ваших ног, я убежден в этом; он сам станет умолять вас о прощении, в котором вы ему тем более не откажете, что он много виноват перед вами.
- Отец мой, мои силы иссякают, я чувствую, что умираю.
- Не надо так говорить, дочь моя; будьте мужественны; Господь посылает вам испытание, значит, любит вас. Вы женщина и мать, следовательно, ваша жизнь должна быть полна самоотвержения и покорности; она принадлежит не вам, а вот этому прелестному ангелу, который спит у вас на коленях,
- Знаю, отец мой.
- Так покоритесь воле Божьей. Кто знает, может быть, за вас когда-нибудь будет слишком хорошо отомщено!
- Что вы хотите сказать, отец мой?
- Ничего, графиня; простите меня за эти слова, я сожалею, что произнес их. Бог свидетель, я пришел сюда не прибавлять вам страдания, а утешить светлым лучом надежды.
- Что такое?
- По вашему приказанию, графиня, я с самого дня нашего переезда сюда отыскивал женщину, молочную сестру вашей матери, воспитанную в отеле Фаржи.
- И вы наконец нашли ее, мою милую Фаншету?
- Да, мне посчастливилось, графиня; сегодня вечером она зайдет к вам.
- О, скажите, пожалуйста…
- Нет, графиня; я могу нечаянно каким-нибудь нескромным, грубым словом испортить вам удовольствие разговора с ней. Позвольте мне пока ничего вам не говорить.
- Благодарю вас, отец мой; вы добры и понимаете мое сердечное горе. Да, лучше мы поговорим с ней вдвоем; женщины понимают друг друга по одному взгляду, по улыбке. В котором часу она придет?
- В девять, графиня.
- Ах, как долго для меня будет тянуться время! Я предчувствую, что она откроет мне многое, чего я еще не знаю.
- Мужайтесь, графиня, думайте о вашем бедном муже, целуйте сына, и время пролетит незаметно.
- Отец мой, а вы видели Диану, мою милую Диану?
- Нет, графиня,- несколько сухо отвечал священник.
- Вы ее не любите, отец мой. Бедное дитя! Она теперь совсем одна; по вашему настоянию я уехала, не сказав ей, куда. Знаете, отец мой, я упрекаю себя за это в душе, она ведь была моей верной подругой, подругой детства. Бедная, милая Диана, как она теперь должна тревожиться!
- Графиня, мой сан велит мне прощать, а не осуждать. Подождите еще несколько дней, умоляю вас; не старайтесь видеться с этой подругой, о которой вы так сожалеете. Скоро, я надеюсь, объяснится многое. Всякий человек может ошибаться. Если я окажусь не прав, поверьте, я первый сознаюсь в своей вине; но до тех пор, графиня, умоляю вас, предоставьте мне полную свободу действовать, как предоставляли до сих пор. Бог нас видит и судит. Еще несколько дней…
- Хорошо, отец мой, если вам этого непременно хочется. Но когда эти несколько дней пройдут?…
- Я или докажу вам, что прав, графиня, или откровенно сознаюсь, что ошибся.
Наступила минута молчания.
- Давно вы были в Мовере? - спросила графиня.
- Сегодня.
- И… ничего нового? - нерешительно промолвила она.
- Ничего, графиня; только бедные в отчаянии, что вы так вдруг уехали от них.
Она вздохнула.
- Разве вы больше не думаете вернуться в Мовер?
- Нет, я бы умерла в этом доме, где началось и закончилось мое счастье.
Она встала и, не потревожив тихого сна младенца, отнесла и уложила его в прелестную колыбельку.
В это время,портьера приподнялась, и вошел мажордом.
- Что вы, метр Ресту? - ласково спросила графиня.
- Графиня, там женщина просит позволения войти к вам.
- Вы ее знаете? Она вам назвала свое имя?
- Имени она не говорила, но я ее знаю; она из нашей стороны, сейчас замужем за одним из прежних арендаторов господина графа. Ее зовут Фаншета Грипар.
- О, пусть войдет, пусть войдет!
Мажордом поклонился и вышел. Священник встал.
- Вы уходите, отец мой? - спросила графиня.
- Да, графиня,- отвечал он, улыбаясь.- Есть обстоятельства, когда третье лицо всегда стесняет.
- Ну, идите, отец мой,- согласилась она с легкой улыбкой.- Но вы ведь скоро вернетесь?
- О, конечно, графиня! Разве я не вполне предан вашей семье?
Он поклонился и ушел в одну дверь, а Фаншета вошла в другую.
Трактирщица была бледна и казалась сильно взволнованной. Она неподвижно остановилась посреди комнаты, выжидая, пока уйдет мажордом; как только за ним опустилась тяжелая портьера, она мигом очутилась на коленях перед графиней, осыпая ее поцелуями и заливаясь слезами.
- Фаншета, моя добрая Фашиста! - вскричала Жанна, подняв ее, сжимая в объятиях и плача вместе с ней.
Несколько минут они не могли выговорить ни слова. Но Фаншета была простая женщина, не привыкшая долго давать волю чувству; кроме того, годы и полная борьбы жизнь закалили ее против страдания.
- Как я рада, что снова вижу вас! - воскликнула она еще дрожавшим голосом.
- А я как рада, моя милая Фаншета! Так ты все еще любишь меня?
- Больше, чем когда-нибудь, графиня, потому что вы страдаете!
- Так ты знаешь?…
- Все знаю, дорогая госпожа.
- Зови меня другом, Фаншета; стань для меня опять тем же, кем была тогда, когда я веселым ребенком бегала под твоим надзором по лесам Фаржи.
- Графиня!…
- Пожалуйста! Ах, я была тогда счастлива! Все мне улыбалось; я играла и пела и не знала даже такого слова- страдание. Теперь все изменилось; навсегда миновало счастливое время.
- Не теряйте надежды, графиня.
- Не терять надежды! И ты мне тоже повторяешь эту банальную фразу, которой нет отголоска в моем сердце. Надежда не существует для несчастных, а если и существует, так только в могиле.
- О графиня, зачем такие мрачные мысли! Зачем так поддаваться горю?