От столкновения с головой хирдмана тарелка ожидаемо раскололась, порезав тому кожу на лбу – и кровь обильно потекла вниз, к глазам хольда. А Хродгейр одним рывком перемахнул через стол, тут же обрушив удары крепких кулаков на ничего не видящего противника! Последний рухнул с лавки – и Жадный, усевшись сверху, принялся безжалостно вбивать голову Толстокожего в пол… Эйрик, правда, оказался достаточно крепок для того, чтобы выдержать эти удары; он крепко обхватил бока Хродгейра своими мощными руками, словно пытаясь раздавить его ребра! Жадный тяжело охнул от боли – и надавил локтем на горло хирдмана в ответ… Впрочем, к дерущимся уже бросились даны, принявшись их торопливо разнимать – а зал загремел от крика конунга, чей рев перекрыл и восторженные иль гневные вопли, и грубую музыку северян, сопровождающую пир:
- Выкинуть Жадного из Хлейдра! Пьяному дураку нет места ни в пиршественном зале моего отца – ни в моем личном хирде!
…Хродгейра буквально вышвырнули из Хлейдра, бросив на землю – но он и не сопротивлялся, скривив губы в понимающей улыбке. Гудфред добился своего, повторное изгнание уже не нашло сочувствия среди хирдманов! Возможно даже, Эйрик сидел напротив Жадного не просто так. Как неспроста появилась на его лице и та гадливая ухмылка…
Впрочем, даже если он и действовал по наущению конунга, то пострадал куда сильнее, чем ожидал! А сам Гудфред, повторно изгнав разозлившего его хольда, невольно помог тому в осуществлении подлой задумки…
- Верни мне мое оружие!
Молодой дренг из числа тех воинов, кого еще не допускают в Хлейдр на пиры хирдманов, не посмел воспротивиться хольду – пошатывающемуся от выпитого им хмельного да забрызганного кровью противника! Так что Хродгейр без лишних сложностей забрал свой скрамасакс и небольшой топор, вполне подходящий как для ближнего боя, так и для точного броска. Иного оружия он при себе не имел – копье, гафлак или лук наверняка бы вызвали подозрение у окружающих… Оставив дренга в покое, Жадный все такой же пьяной, пошатывающейся походкой двинулся с холма по тропе, ведущей в сторону раскинувшегося внизу поселения.
Но тотчас свернул с нее, едва покинув границу мерцающего света костров! После чего, согнувшись, надавил на корень языка, щедро извергая на землю съеденное и выпитое им на пиру… Действо отвратное, но необходимое: сразу перестало мутить, и в голове прояснилось – а движения стали куда более точными и уверенными!
Приободрившись, Хродгейр тотчас двинул назад – держась, впрочем, подальше от костров и обходя громаду Хлейдра по широкой дуге… Наконец, выбрав удобное место у дороги, ведущей из пиршественного зала к дому конунга, Жадный притаился в засаде – стараясь не шуметь и не выдать своего присутствия никаким лишним движением. После чего потянулись томительные мгновения ожидания… Что Хродгейр, впрочем, стоически перенес – в последний раз взвесив в голове все «за» и «против».
Да, на одной чаше весов нашлось место как и страху, так и сомнениям – но жажда мести и обещанная Харальдом награда в очередной раз пересилили. Мелькнула, конечно, безумная мыслишка открыться конунгу, поведать ему правду о желании Скьёльдунгов убить его! Но мелькнув, тотчас исчезла… Ибо Гудфреду, в преддверии большой войны с франками не желающему вражды с прочими ярлами, будет проще обличить самого Хродгейра! Назвав его признание бреднями пьяного безумца, возжелавшего очернить «Ворона» – и за счет того вернуться в дружину… Жадного казнят – но в этой казни будет и предостережение Скьёльдунгам: сегодня казнили убийцу, но завтра его участь могут разделить и наниматели!
Коли не образумятся…
О том, что сам Клак вместо обещанного им серебра велит перерезать Хродгейру глотку (чтобы правда о причинах его предательствах уже никогда не открылась!), Жадный старался просто не думать. Да, вероятность такого исхода действительно высока – но все же Харальд дал клятву перед лицом богов… Да и если хольд теперь откажется от своей задумки (ну вдруг?), то ярл уж точно найдет способ отомстить ему, убрав опасного свидетеля!
Впрочем, на самом-то деле хирдман перебирал в уме возможные варианты лишь из-за томительно ожидания… Ведь для него куда важнее была глубокая обида на конунга, давно уже переросшая в откровенную (и взаимную!) ненависть – да жажда богатого вознаграждения. Что же касается мук совести из-за предательства – то их просто не было. Ибо сам Жадный счел предателем именно Гудфреда, нарушившего древний обычай делится с хирдманами ВСЕЙ захваченной добычей (пусть и в разных долях).