Рядом с Гларией Ишум выглядел довольным, он весь так и светился счастьем таракана, устроившегося на кувшине со сметаной. От этого внезапно возникшего сравнения Араминта невольно фыркнула, что означало у нее смех. К своему отцу она нежных чувств не питала, он всегда казался ей чужим. Зато, чем дольше она разглядывала Гларию, тем острее ощущала неведомые ей прежде душевные движения, когда сердце сжимается и тает, будто сосулька на ярком весеннем солнце. Минта так разволновалась, что опрометью умчалась к своим обожаемым псам, и в течение нескольких последующих дней всеми правдами и неправдами старалась не сталкиваться с Гларией даже случайно.
За это время она, однако, успела узнать немало интересного. О Гларии говорили, будто та была возлюбленной известного на весь Бельверус и даже за его пределами гладиатора и актера, звавшегося Эльбером. Будто бы тот совершил тяжкое преступление и был осужден на смерть – казнь еще не совершилась, но ожидалась со дня на день. Относительно Гларии мнение слуг разделилось: одни из них считали, будто бы гордая красавица сумела быстренько окрутить нового благодетеля взамен утраченного и, можно сказать, погибшего. Иные же полагали, и Араминта скорее склонна была разделить их мнение, что Глария ценой своей свободы старается купить жизнь любимому человеку. Ибо Ишум вполне мог возвысить перед королевским судом голос за Эльбера, если бы захотел, а то и попросту заплатить цену его крови, заодно покупая верность своей избранницы.
Судя по тому, что видела, Минта сделала выводы в пользу последнего предположения. Глария отнюдь не казалась счастливой и удовлетворенной, она не плакала и не жаловалась, она сохраняла непередаваемое тихое достоинство, но боль, разрывающую ей сердце, все-таки скрыть до конца не могла, и точно так же, как сама Араминта, искала уединения.
Девочка, вовсе того не желая, преисполнилась состраданием к ней, и по прошествии некоторого времени сама – что было на нее так не похоже – предприняла робкую попытку сблизиться с этой женщиной. И даже заговорить! Конечно, Ишум в первый же день представил дочери новую жену, но тогда знакомства, как такового, не состоялось. Минта только молча кивнула и убежала.
Зато потом она первой подошла к Гларии… хотя на самом деле первым был самый жуткий из ее волкодавов, черный как смерть Гай. При его появлении невольно бледнели и замирали на месте даже взрослые мужчины, но не Глария. Когда Гай настороженно обнюхал ее, она не придумала ничего лучшего, как спокойно положить руку на его тяжелую, с прижатыми ушами голову, что обычно дозволялось делать исключительно Минте.
– Не бойся, – тем не менее, сказала девочка, – если я не прикажу, он тебя не укусит.
– Я так и поняла, – согласилась Глария, продолжая гладить собаку, – и я вообще не боюсь животных.
– Хочешь, я подарю его тебе? – вырвалось у Араминты. – Гай очень умный и верный. Он станет тебя защищать, если понадобится.
– Нет, – мгновенно отозвалась Глария, – он любит тебя, он твой душой и телом. Нельзя его предавать: и собаке может быть больно, если от нее отрекаются.
Она говорила с Араминтой, как со взрослой и равной себе. Та оценивающе оглядела Гларию, потом отозвала всю свою свору, велев собакам уйти, и произнесла:
– Еще у меня есть лошади. Хочешь на них посмотреть?
– Хочу, но сразу должна признаться, что почти не умею ездить верхом, – сказала Глария.
Глаза Минты расширились от удивления.
– Нет? Ну, так я тебя научу, если захочешь. Увидишь, что нет ничего проще и приятнее!
Между ними, девочкой-дикаркой и женщиной с разбитым сердцем, быстро установился род некоей особенной, крепкой и подлинной дружбы, столь редко встречающейся в мире, взаимной симпатии и сочувствия, когда встречаются две отчаянно одиноких души и обретают друг друга.
Глария и не думала намеренно переделывать Минту, принимая ее такой, какова она есть, а ее юная подруга умела не задавать лишних вопросов, высоко оценив то, что теперь, впервые в жизни, рядом с ней впервые появился по-настоящему близкий человек, пусть и не родной ей по крови, но щедрый на любовь и доверие.