— Что?! — Мара дернулась, но Евдокия Ивановна осторожно придержала ее.
— Ты уснула.
— Извините.
— Ничего страшного. Пойдем. Нам пора.
Мара поднялась, стряхивая с себя остатки сна, потерла глаза, зевнула. Нехотя она оставляла уютный столик. Идя следом за Евдокией Ивановной, она заметила, что посетителей осталось всего трое: два молодых крепких парня, напряженно наблюдавших за всем происходящим в зале, и видный мужчина лет шестидесяти. Его стол был сервирован, видимо, только что, потому что блюда стояли нетронутыми. А сам он пристальным взглядом провожал Мару. Она чувствовала на себе его пронизывающий взгляд, спеша спрятаться за свою спутницу. Вот наглость какая! Мара разозлилась, окончательно проснувшись. Из глубины зала Лариса помахала им рукой. Евдокия Ивановна ответила ей, поглядывая на скованную Мару. Та едва выдавила из себя улыбку и облегченно вздохнула, только оказавшись в гардеробной. Любезный и улыбчивый Сергей подал Евдокии Ивановне их одежду, еще раз откровенно покосившись на изорванную подкладку пальто Мары.
— Спасибо, Сережа, поправив меховой воротник дубленки, сказала Евдокия Ивановна.
— Всегда рад.
— Ну теперь уж не знаю, когда придется, — заметила та на ходу и обратилась уже к Маре: — Пойдем.
— До свидания. — Мара поймала ехидный взгляд швейцара и, смутившись, поспешила выйти из ресторана.
Только теперь она поняла, что сказка дочитана. Сейчас Евдокия Ивановна скажет ей слова прощания и пойдет своим путем. Наверняка она устала после работы, и этот незапланированный поход в ресторан был совершен исключительно ради Мары. Чем она заслужила такой подарок, пока оставалось для нее загадкой. Быть может, все объяснялось очень просто: ей повезло. В таком огромном чужом городе сразу встретить хорошего человека. Это ли не везенье? Наверняка это предвестие того, что все у нее сложится так, как мечтала. Но чем больше Мара себя уговаривала, что все хорошо, тем больше червячок сомнения пробирался внутрь, разрушая шаткие постройки уверенности.
— Ну что побледнела? — Евдокия Ивановна стояла, спрятав руки в карманах дубленки. Солнце освещало ее седые вьющиеся волосы, лицо, покрытое паутинкой морщин, и подрагивающие от желания удержать улыбку губы. — Что будем делать дальше, Мара? Вернее сказать, что ты собираешься теперь делать?
— Мне нужно найти место, где набирают на работу. Вы не подскажете, куда мне следует обратиться? — тихо ответила та.
— У тебя есть городская прописка?
— Нет.
— Тебе есть где остановиться?
— Пока нет. Я, честно говоря, не знаю, что делать дальше.
— Дальше? Ты планировала, что здесь тебя встретят с распростертыми объятиями? Ты приехала-то зачем? — Лицо Евдокии Ивановны стало серьезным. — Шутки в сторону, девочка.
— Мне кажется, я сейчас куплю обратный билет и отправлюсь домой, — едва держась на задрожавших ногах, ответила Мара.
— Грандиозно! И ради этого ты приезжала?
— Нет, я хотела уехать надолго, навсегда…
— Там, откуда ты приехала, так плохо?
— Может, бывает и хуже, только не знаю где, — Мара мысленно перенеслась в сырой, холодный дом с окнами, в котором гуляет ветер и мороз. Вспомнила одинокие вечера при свете свечи и пьяные крики матери, могилы отца, бабушки, брата. От этого на душе снова стало так мерзко, что Мара, выронив узелок, прижала ладони к глазам.
— Расскажи, легче станет. — Евдокия Ивановна подняла вещи Мары и, взяв ее под руку, повела к ближайшей скамейке. Благо их было много, деревянных, резных. Мара безропотно следовала за Евдокией Ивановной. Она была готова рассказать ей свою историю. Почему бы и нет? Вот живет она на белом свете, Мара Михайловна Ленская, и никто не знает о ее существовании, о ее мечтах. Ведь у нее есть мечты…
— Хорошо. — Мара развязала платок, расправила его на плечах, поглаживая пальцами пушистые кончики. — Это будет невеселая история.
— Я готова выслушать все, детка. — Едва Евдокия Ивановна услышала первые фразы, она поняла, что не сможет вот так просто встать, попрощаться с этой девушкой и вычеркнуть ее из своей жизни. То, о чем говорила Мара, заставляло сердце пожилой женщины стучать то быстро, то замирать. Боль, которую пережила эта рыжеволосая девушка, пронизывала и Евдокию Ивановну. Ей было понятно, что такое безысходность, что такое детские воспоминания, в которых нет ничего светлого, доброго. Ведь это клеймо на всю жизнь. Оно может определить всю дальнейшую судьбу, а это страшно.
Когда Мара замолчала, Евдокия Ивановна вытирала слезы. Девушка растрогала ее настолько, что сразу ответить ей не было возможности. Какие слова смогут поддержать, помочь этому одинокому созданию, предоставленному самому себе, отчаянно пытающемуся начать новую жизнь? Пауза затягивалась, и Мара вдруг решила, что не стоило быть настолько откровенной. Быть может, подробности только отпугнули эту милую женщину. Наверняка и в ее долгой жизни были страницы, воспоминания о которых больно отзываются в сердце, но Мара была слишком молода, чтобы в ее рассказе было столько черного, страшного, непоправимого. Она боялась, что Евдокия Ивановна испугается той бесконечной вереницы несчастий и бед, которые преследуют ее, и решит, что не стоит разделять их с незнакомой беззащитной девушкой. Одни приносят счастье и радость, а Мара…