— Наоборот, это сообщение совершенно недвусмысленное. Если бы я не готовился отдать концы, ты ни за что не открыла бы мне свое сердце, — прошептал он, обнимая ее.
— Неужели ты действительно слушал, когда я рассказывала тебе свою историю? — поразилась Мария, вспоминая бессонные ночи, проведенные в реанимационной палате госпиталя, когда она, не умолкая, рассказывала ему о своем прошлом.
— Мы столько лет провели в поисках друг друга, в ожидании встречи, и все это время моя жизнь шла своим чередом и твоя тоже. Когда случай едва не свел нас вместе, мы друг друга не узнали. Но я бы не стал ничего менять из того, что было. Даже мои ошибки мне дороги, они помогли мне повзрослеть. Зато я многое изменил бы в твоей жизни. Особенно то, из-за чего ты так страдала.
— Я была любима. И я не жалуюсь на плохое, раз оно привело к такому концу: ты здесь, со мной. На улице холодно, идет дождь, а я здесь, в этой большой кровати, рядом с тобой, обнимаю тебя, — шептала Мария. — Мне действительно повезло, — добавила она со вздохом. — Я до сих пор вспоминаю как чудо тот вечер, когда мы вновь встретились на пляже в Чезенатико.
— Это и вправду было чудо. Мне мама сказала, что ты вернулась в Каннучето и вновь открыла ресторан. Но я думал, что ты и знать меня больше не хочешь.
— А помнишь, как я на тебя набросилась чуть не с кулаками и спросила, какого черта тебе надо в такой час на этом пляже, когда я хочу побыть одна?
— Ты была так хороша в ту минуту, что у меня дух захватило. Я чуть не плакал и ругал себя на чем свет стоит. Ведь мне хотелось тебя поцеловать, но я стоял как пень и слов не находил, чтобы тебе ответить, — вспоминал Мистраль.
— Так скажи хоть теперь, что же ты делал перед заходом солнца на этом пляже? Ты мне тогда так и не ответил.
— Думал о Талемико Вернати, об отце, которого я совсем не знал, — ответил он и добавил: — А ты? Что ты делала на этом пляже в полном одиночестве перед заходом солнца?
— Думала о своей жизни. И вспоминала тебя и Петера, — призналась она.
— Ты меня так и не забыла, верно?
— Как я могла забыть? Это воспоминание я сохраню навсегда.
— Я знаю, Мария, — прошептал он ей на ухо, а потом наклонился и поцеловал в губы.
— В один из этих дней я хотела бы съездить на виллу Петера с тобой и с детьми. Она теперь принадлежит Фьямме. Ты это знаешь? — спросила она.
— Она тут же прибежала мне сообщить. Это было очень великодушно со стороны Джанни.
Мистраль отказался от поездки с ними на озеро Комо, сославшись на то, что ему необходимо поработать в мастерской. На самом деле ему не хотелось стеснять Марию, и он решил предоставить ей возможность свободно погрузиться в воспоминания. Сам же он вновь стал посещать «пещеру Вулкана» под сводами железнодорожной насыпи. По мере того как здоровье и силы возвращались к нему, Мистраль все острее ощущал потребность вернуться к своей первой страсти: работе с двигателями. Мастерская, когда-то принадлежавшая Сильвано Ваккари, а теперь перешедшая к нему, по-прежнему оставалась Меккой для автолюбителей, увлекающихся скоростными машинами. На то время, когда он не мог заниматься ею лично, Мистраль доверил ведение дел механику из Турина, выпускнику школы Тронкеро, такому же отличному мастеру, каким был Сильвано. Роза Ваккари продолжала исполнять административные обязанности. Теперь это была сварливая старушка, хрупкая на вид, но не потерявшая своей былой хватки. То лаской, то таской она вынуждала клиентов оплачивать астрономические счета и регулярно посылала подробные отчеты Мистралю. Он же старался поддержать высокий престиж мастерской, нанося частые визиты в «пещеру Вулкана».
Теперь он разрабатывал планы на будущее. В отличие от других прославленных пилотов, которые, оставив гонки, целиком посвящали себя заботам о своем имуществе, Мистраль решил переложить эту заботу на доверенных лиц. С того самого момента, как в прессу просочились первые сообщения о его уходе из большого спорта, его буквально завалили приглашениями на разного рода высокие должности. Мистраль отклонял их одно за другим. Он уже знал, что будет делать: вернется в мастерскую, возобновит знакомство со старыми друзьями, с Гвидо Корелли, сыном владельца трикотажной фабрики, подарившим ему его первую «Альфа-Ромео», с Мизерере и Кофеином, с которыми он когда-то вместе смотрел гонки с крыши катафалка. Теперь оба они возглавили семейные предприятия, но не утратили прежней страсти к моторам. Он хотел вернуться ко всем, кто любил его когда-то и верил в него. Он не разочаровал своих верных друзей и поклонников. Он стал легендой и хотел, чтобы его запомнили таким: четырежды чемпионом мира в «Формуле-1», взмывшим к небесам, не утратив своей славы.