Максимилиан отозвался на это оживленно, он был польщен.
– Уважает, говоришь? Еще бы! Я однажды застукал его здесь во время страшной грозы. Было это, помню, в начале мая... Гром гремит, молнии сверкают, кусты трещат... а мы с ним бежи-и-им во все лопатки!.. На его левой задней должна была остаться отметина на всю жизнь с того дня – от меня подарочек!
Людвиг пообещал: вот сейчас приду домой – и тут же попрошу, мол, отца, чтоб показал... «Сейчас придешь?» – переспросил Максимилиан. И посмеялся, и головой покрутил... И со словами: «Нет, милок, это вряд ли...» надел на Людвига ошейник; там щелкнул миниатюрный замок. Свободный конец поводка Максимилиан намотал на кожаную свою лапу ...
– Теперь ты свои песенки насчет «се ля ви» и зверинца споешь Хозяину и его гостям!..
Людвиг замотал головой.
– Что? Не будешь?
– Вам бы – спел, а им – никакого желания...
– Подлизываешься? Или уже и до вас слушок докатился про эту слабость мою?
– Про какую?
– Про сочинительскую... – видно было: страсть как нужно было ему поделиться. – Такой, понимаешь, зуд напал – кажется, мясом не корми, только дай две строчки сложить, чтоб в рифму... Ты сам-то не балуешься?
Тут Людвиг покаянно кивнул.
– То-то, я гляжу, – со страху трясет его, а он – песенку впереди себя катит! Силен!
– Про «се ля ви» – это не моя, это старого Барса песня. У меня другие две есть – вот те мои.
– Ишь ты... А я, понимаешь, позавчера только начал. Вот у тебя как началось? Я, к примеру, сперва просто подвывал...
Если у него, у Людвига 14-го, берут консультацию, он – пожалуйста... Понятно ведь: с кем попало не откровенничают на такие темы, нужен опыт и особый настрой души. И более опытный, хотя и совсем еще юный поэт сказал пожилому и начинающему, что подвывать – это правильно. И даже обязательно! Потому что в первые полчаса в тебе гудит какая-то музыка... Максимилиан обрадованно стал выяснять, когда на Людвига в первый раз накатило, – днем? утром? Вот лично на него – ночью. Всю ночь жутко хотелось выть! Вообще-то он воет неплохо: в молодости на деревенском конкурсе второе и третье места брал, даже чаще – второе...
Вдруг замолчал Максимилиан и глянул на своего пленника подозрительно:
– А не зря я с тобой так откровенно-то? Может, все ты врешь? А ну, дай-ка мне рифму на слово ОШЕЙНИК!
Не задумываясь, Людвиг выдал ответ:
– МОШЕННИК!
– Ха!.. Лихо... Но это легко тебе... в любую лужу глянул – и там мошенник отразится! А вот словечко потрудней: «ОЗЕРО»... Ну-ка? «Озеро» – раз...»озеро» – два... «озеро» – два с половиной...
Со стороны даже нельзя было предположить, как много зависело сейчас в судьбе нашего героя от стихоплетских его способностей...
– «ЗАМОРОЗИЛО»! – победно выкрикнул пленник.
С неподдельным уважением Максимилиан посмотрел на него : надо же... В чем фокус тут? Вот у него самого не получалось ни черта с этим озером...
– Ну раз ты такой спец, – решил старый Макс, – спою я тебе мою первенькую и пока единственную... Этой ночью я к ней еще два куплета навыл. Значит, так...
Он взял гитару, на которой только два аккорда знал и дребезжащим голосом начал:
Тут ему пояснение понадобилось:
– Если честно, то плетку и цепь я выдумал, чтоб жалостней было. Ты не думай, плеткой у нас не машут зря... да и цепь – это редкий случай...
Людвиг попросил не объяснять ничего, а петь и петь – и так все ясно! Автор куплетов зачерпнул из этих его слов поддержку моральную, и песенка продолжалась:
– Тебе, милок, не очень обидно слушать такие вещи? – опять перебил сам себя Максимилиан.
– Совсем почему-то не обидно...
– Брось: немножко-то задевает! На нервишки свои не жалуешься? А то у меня еще девятнадцать куплетов на эту тему... Петь?
– А что? Спешить некуда... дождик не каплет... пойте на здоровье!
– Ну спасибо, коли так... Давай я ошейничек тебе ослаблю... чтоб не так строго душил...
В эти минуты Папа Ларсон сидел, мрачно уставившись в пасьянс, который никак не желал сойтись. Мама Лора металась из угла в угол, будто в клетке, она себе места не находила...
– Нет, ты только представь себе: вдруг он затеял разоблачать Гиену Берту? Выяснить, где у нее совесть? Тогда он валяется где-то с прокушенным горлом!
– Ну зачем, зачем такие страсти-мордасти? – отвечал Папа с наигранной беспечностью... Берта знает, что за малышом стою я... Нет, она не посмеет. А на рассвете мы объявим общелесной розыск...
– Доживу ли я до рассвета? Каждую минуту он может погибнуть... с этой своей беззащитной честностью! За что мне такая пытка? А тут еще Лабан – ну почему именно сегодня он отправился на эту опасную операцию?! Зачем ты позволил?
– Ну приспичило парню! И потом, он уже мало интересуется моим мнением... се ля ви!
– Ну что ты опять селявикаешь? Что это значит?! С таким же успехом ты мог бы куковать! Или блеять! Или мяукать!
– Лора! – Папа грохнул кулаком по столу так, что взлетели карты. – Ты не трогай уроки старого Барса... это – святое!
Мама криво усмехнулась и ответом его не удостоила.
– Вот из-за тебя пропал валет... Где бубновый валет, я спрашиваю? А-а, вот он... Это – Людвиг, я ж на него загадал... И что любопытно – нет, ты глянь, – при любом раскладе за ним увязывается эта дама... У них какие-то хлопоты... потом разлука... потом опять его дорога к ней... потом он поблизости от нее, но – странно! – в казенном доме почему-то...
– Людвиг – ребенок! Не прикрывайся им, не впутывай его, если даже в такую ночь на уме у тебя – дамы!..
Хищный зеленый огонь, ничего хорошего не обещающий, зажегся в маминых зрачках. Она смахнула со стола все карты. Папа догадался, что лучше не спорить сейчас – опасно. Кротко опустившись на колени, он ползал и подбирал карты с пола, утешая себя все той же французской присказкой – еле слышно, впрочем...
Глава 14.
Отрицательного мнения не надо
В первый и, может быть, в последний раз имел старый Максимилиан такого благодарного, чуткого слушателя! Куплеты продолжались:
Видишь – и папашку твоего вставил! Ну, а в конце у меня идет самое главное. Самое такое, от чего хотелось выть:
Так и было на самом деле. В понедельник тобой еще и не пахло, между прочим, а он уже высказался... Оттого, наверно, что глаза у меня слезятся. Так, без причины...слезятся, и все. Ладно! Ты скажи, как стишки-то?