Отчаянно не выспавшиеся лукоморцы, бормоча что-то экспрессивно-нечленораздельное, то ли желая доброго утра друг другу, то ли всем отрягам во главе с господином верховным жрецом Хлодвигом Сутулым – провалиться сквозь землю, выбрались из-под шкур в холодное отряжское майское утро и принялись проворно одеваться.
Из-за стены, ничуть не приглушенные ее бревенчатой толщиной, в это время доносились похожие звуки, производимые магом-хранителем, возвращенным аналогичным способом в неуютное царство бодрствования.
Процессия, двинувшаяся от королевского дворца по извилистым улочкам в неопределенном направлении, без сомнения, задумывалась возглавляющим ее жречеством как торжественная. Но как это часто бывает, задумка и воплощение находились на таком же расстоянии друг от друга, как Отрягия от Вамаяси.
Едва отошедшие после вчерашней попойки и ее ошеломительного завершения ярлы неприязненно взирали на парящий над крышами ковер, на его сутулое святейшество, на чадо своего конунга, дружину, моряков, простолюдинов, друг на друга, а, заодно, и на всю окружающую их неприглядную утреннюю действительность вообще.
Рядовые воины, ремесленники и прочие представители нации морских разбойников, сопровождаемые чадами, домочадцами и непоседливой домашней живностью, ручейками стекались в общую колонну еще долго после того, как та начала неторопливое движение от дворца к морю, скрытому за лабиринтом домов и мастерских.
Жертвенные животные в руках помощников жрецов, решив, вероятно, что все это человеческое стадо собралось исключительно, чтобы послушать их сладкие голоса, мекали, блеяли, кудахтали, кукарекали и крякали наперебой. При этом голосистый зверинец изо всех сил пытался обрести свободу и присоединиться к своим собратьям в рядах зрителей, или, как минимум, сделать всё, чтобы этот маршрут служители чуждого им бога запомнили как можно на дольше.
Порядка и величественности в ряды почитателей Рагнарока это явно не добавляло.
Изваяния уже знакомых Серафиме по ночной экскурсии ворона, волка и недреманного ока, вырезанные из дерева умельцами, не без основания пожелавшими остаться неизвестными, спешно передавались рассеянными богомольцами из рук в руки. Очевидно, в поисках ответственных за их переноску товарищей. Идолы прошли всю толпу вдоль, поперек и по диагонали уже как минимум раза три, а ответственные товарищи то ли не находились, то ли находились, но оказывались исключительно безответственными, и хаотичное перемещение довольно страхолюдных образчиков деревянной скульптуры далекого севера всё не прекращалось и не прекращалось. Каждые несколько секунд они оказывались в объятиях какого-нибудь нового, ничего не подозревающего озадаченного отряга, которому тут же на ум, как по волшебству, приходило имя знакомого, который должен был бы в эту самую минуту эту самую фигуру нести, и успокоившийся было истукан начинал новый путь по рукам, плечам а, иногда, и по головам.
Возглавляли процессию жрецы. Разодетые в черно-белые балахоны, гордые сознанием собственной важности и незаменимости, они выкликали то, что на высоте пяти метров воспринималось как невнятные речевки, и толпа с энтузиазмом отзывалась на них неразборчивым монотонным ревом.
– …Кто шагает дружно в ряд?..
– …Конунг, воин и моряк!..
– …Кто шагает дружно в ногу?..
– …Ты отрягам дай дорогу!..
– …Шумные, драчливые, всегда мы тут как тут!..
– …Грабить, жечь и пьянствовать дружины не идут!..
– П-почему не идут?..
– Что?..
– А?..
– Сень, ты спишь, что ли?
– А, что?.. Кто?.. Я?..
– Ты.
– Уже нет, – несколько брюзгливо буркнула царевна, протирая кулаками глаза. – А что? Уже пришли?
– Пришли, – не слишком охотно сообщил Иван. – Уже помолились и испросили благословения в набеге. Жертвоприношения вон только что начались.
– И что у Рагнарока сегодня в меню? – рассеянно поинтересовалась Сенька, осматривая всё еще слегка расфокусированным взглядом замершую в ожидании чего-то толпу.
– Всё, – сухо дал исчерпывающий ответ Иванушка. – Кажется, это будет большой набег. Интересно, что скажет им Рагнарок.
Серафима кисло скривилась: она, в отличие от Рагнарока, могла много чего сказать по поводу предстоящего рейда на лесогорское побережье и без умасливания, но слова эти были все непечатные, для нежного слуха супруга не предназначенные, и она мужественно промолчала.