— Теперь таких днем с огнем не сыщешь. А что, не так, что ли? Чтобы не получилось как со старухой Виботниене. Взяла и расколола «Шипи, Минна»!
Случилось это бедствие много лет назад. Но как предостерегающий пример приводилось всякий раз, когда требовался патефон. За услугу, так же как за водку, взималась плата.
— Никто вам не запрещал покупать пластинки самим.
Сам Отшельник обычно слушал радио, но наставали и такие мгновения, когда почетная роль отводилась патефону. Происходило это по утрам в воскресенье. Иные деды по старой памяти поминали бога, а Отшельник заводил пластинку:
В противоречивой оценке супружества и безбрачия Янис, видимо, улавливал что-то жизненно необходимое для себя. Возможно, этот шлягер содержал ответ на загадку его собственной судьбы.
Эту пластинку Ратынь напрокат не давал никому.
Радости свадебного застолья продолжаются, как обычно, после первых рюмочек. Не припомню праздника в Заливе, чтобы обошлось без разговоров о еде и питье. Для сельского жителя еда — конечный продукт его труда и всей жизнедеятельности. В повседневном быту, правда, ни крестьянин, ни крестьянка не воздают хвалу молоку, караваю хлеба или салу. Бросят ломтик копченого мяса на сковороду, отхлебнут простокваши — и бегут себе дальше. Но при встрече двух соседей шипящий в жире срезок грудинки становится как бы мерой достатка и уважения.
— Наворачивают, будто на толоке навоз возили. — Дарта проглатывает кусочек и принимается за принесенный Андреем круг колбасы.
В Микелисе Клусуме тем временем вызрело слово:
— Ни навоза такого, как раньше, ни толок теперь нет. От одной коровки за день всего три вилы выбросишь за хлев, и кончен бал.
Дарта в ответ:
— Рейнису и с этой кучкой дерьма не надо будет ворошиться. Купит себе штоф молока — чего еще надо, и заживет как заправский горожанин. Молодоженам колхоз отпускает так же, как пенсионерам.
Андрей пощелкивает языком:
— Вот раньше, когда Дарта держала прорву скота, мы на толоках спину не успевали разогнуть. Весна, распускается черемуха, а навозный дух поверху плывет. Чувствуешь — поработал. Красота! Садишься за стол — на кухне вонь, а аппетит такой, что готов теленка сожрать.
С той поры у мужиков пальцы крючком. Кое у кого и горб. Но им по сей день памятна борозда, где скворцы искали червяков, пружинная борона, за которой вышагивал аист. Они и поныне работают с той же ненасытностью. Хотя грядки с огурцами и поле свиных бобов не сравнить с хлевом. Труд пропитал их кости так же, как запах навоза одежду.
Рейнис улыбается:
— Теперь везде мобильный транспорт.
Амалия снова навостряет уши — опять какое-то незнакомое слово.
— Теперь, тетушка, коровники в центре разгребают тракторами.
— Не издевайся, Микелис, над старым человеком.
Наступает молчание.
Ну как втолкуешь бабке Амалии про траншеи для стока навоза и доильный зал, что облицован белым кафелем? И кто за это возьмется? Сами краем уха слышали, иному лишь одним глазком довелось повидать. Прицисов парнишка иногда рассказывает про агропромышленный комплекс, но поди разберись, что это такое. Пройдут годы, пока приноровишься к обыкновенным вилам, а тут сверкающий никель и стеклянные трубы.
Оцепенение снимает бабка Амалия:
— Постой, как бы не забыть. Ты, Рейнис, придешь меня отпевать?
Рейнису неохота рассуждать о столь скорбных материях:
Дарта каркает бабке Амалии на ухо:
— Не бойся, на земле не оставят.
Их всегда можно застать дома. Ни той, ни другой незачем и некуда уже ходить. Дарте давно надоела Амалия, и Амалии давно осточертела Дарта. На хуторе «Приедес» царило раздражение, которое водворяется, когда чужие, по существу, люди живут под одной крышей. Обе прикованы друг к другу словно цепями, и перерубить эти узы невозможно.
Дарта Одс уже несколько лет ходила в пенсионерках. Амалия Пилдере была третьей по счету приживалкой, которая дожидалась в «Приедес» своего смертного часа. Дарта совместное жительство объясняла коротко: