Пока жив был Вилис, на хуторе держали двух коней. Одного прозвали лесным, другого молочным. Один числился за лесничеством, другой принадлежал колхозу. Молоко доставлял на молочный пункт Вилис или Дарта. После смерти мужа хозяйка «Приедес» какое-то время поездила было одна, но потом почувствовала, что такая нагрузка ей уже не под силу. Дарта обратилась к председателю: не может ли обязанность возчика взять на себя кто-нибудь другой? Тот просьбе не обрадовался: для обслуживания четырнадцати буренок придется выделить еще одного человека, но в конце концов сдался — стариков в Заливе хватало. А допустить, чтобы закатилась звезда трудовой доблести, как называл он Дарту, было нельзя.
Крепко переволновалась передовая труженица, когда ей предложили вступить в партию. В Заливе коммунистов не было. Рейниса выбрали депутатом сельского Совета, но он остался беспартийным. И вдруг она будет первой! Ряды партии, тем не менее, надо было пополнить рядовыми колхозниками. Лучшей кандидатуры, чем знатная доярка, нельзя было и придумать. В принципе Дарта не имела ничего против. Слава доярки устраивала ее куда больше, чем положение супруги лесника. К ней хорошо относились, ее ценили. Дарта понимала, что добилась почета и признания сама, своим трудом, видела, что нужна колхозу. Она не боялась, как говорили люди, ввязываться в политику. Загвоздка была в другом — что скажут соседи. Такая же деревенская баба, как все остальные, и вдруг — в партию. В Заливе, вопреки ожиданию, к новости отнеслись спокойно.
— Дарта теперь партийная, — только и всего.
Еще иногда добавляли:
— Послушаем, что партийная скажет.
В общем, народ воспринял перемену как благо. Дарта стала дополнительным источником информации. Как только возникал какой-нибудь путаный вопрос или разносился о чем-то слух, ясности требовали прежде всего у Дарты:
— Вы же на партийных собраниях толкуете обо всем.
Доярка, правда, больше слушала, а если и брала слово, то говорила о делах, которые касались исключительно ее четырнадцати коров.
В коридоре озолгальской школы стоял стенд, где можно было познакомиться с лучшими людьми колхоза. Среди прочих фотографий висел и портрет Дарты. Деревенские дети не стыдятся простых и привычных профессий. Но, глядя на то, как достается матери ее успех, Рудите не испытывала желания продолжить семейные традиции. Запах хлева не манил, а учиться дальше не хватало пороху. В газетах часто мелькали объявления, что Огрскому трикотажному комбинату требуются рабочие. Рудите выпросила у матери разрешение поехать на курсы и осталась в Огре. Вначале снимала комнату. Потом вышла замуж, и молодой семье дали квартиру. Дарта про себя радовалась такому исходу. Но когда люди заводили разговор о молодежи, ей случалось выслушивать не только приятное:
— Прицисов парень-то ишь как устроился!
В жизни ничто не стоит на месте. И однажды слава передовой работницы лопнула, как дождевой пузырь в луже. В колхозе были десятки мелких ферм. Слова о концентрации производства постепенно стали воплощаться в дела. Воздвигали новые хлева, разрозненные стада собирали в укрупненные. Предложили и Дарте расстаться с выкормленными и вынянченными ею буренками, снискавшими ей деньги и почет.
Когда уводили коров, Дарта плакала. Поняла, что по дороге уходит ее жизнь, а на хуторе «Приедес» остаются лишь никому не нужные воспоминания.
Вечером она сняла с синего жакета ордена, уложила их в коробку, где хранились обручальные кольца, две брошки, завернутая в бумажку пуповина Рудите и другие семейные драгоценности. Коробочку туго перевязала голубой лентой для волос, хранимой еще со школьных лет дочери, и поставила в шкаф на полку, за праздничным постельным бельем.
Еще несколько раз Дарту помянули в годовых отчетах колхоза. И все. Эстафету переняли другие.
Приличия ради ей, конечно, говорили:
— Жила бы ты у новой фермы…
— Было бы у тебя где остановиться в центре…
Но она жила в «Приедес». И ей не у кого было поселиться в центре. Она знала, что со временем надо будет переехать к дочери. Но в «Приедес» на ее попечении все еще находилась тетушка Амалия, которая резво помахивала хворостиной и вовсе не собиралась помирать. Хотя время уже просто подпирало. Рудите куда охотней доверила бы своего малыша матери — в детском саду мальчишка часто болел. Кроме того, это учреждение то и дело закрывалось на карантин.
Между вспышками раздражения Дарта и Амалия иногда трезво обсуждали виды на будущее:
— Когда я умру, ты сможешь перебраться в Огре.
— Куда ж еще! Что я тут делать буду?