В Озолгале строительство хором подходило к концу. В «Калнах» кровлю старого дома покрыли шифером и подгнившие оконные, рамы заменили новыми.
Мартынь все чаще стал жаловаться на боль в пояснице. Гунар рассказал ему, что от такой холеры может спасти только финская баня. И раз в месяц увозил отца в соседний колхоз париться. Угощал старика домашним пивом. Облегчения в крестце Мартынь не почувствовал. Но в восторг пришел неописуемый:
— С этаким заведением ни один санаторий не сравнится. Ломоту в костях как рукой снимает.
Старуха Прицисов, наслушавшись его речей, стала требовать:
— Вези и меня лечить.
И рассердилась, когда внук ответил, что таким старым людям баня уже не впрок.
— Там, бабушка, мужчины и женщины должны вместе париться, и все нагишом, в чем мать родила.
Нет уж, от такой парилки избави боже. Старуха Прицисов наклонила голову и нацелилась глазом в Гунара:
— Была бы я помоложе… А такой скрюченной срам людям показываться.
Все, что можно было извлечь из земли и леса, семья Прицисов извлекала. Но и этого им было недостаточно. Мартынь подрабатывал тем, что играл на трубе и бил в барабан.
Ковать и стругать Прицис не умел, зато играть на трубе научился еще пацаном… Ну а бить в барабан для него вообще было проще пареной репы. Левая нога ритмично нажимала на барабанную палочку, правая звякала тарелками. Поскольку Мартынь выступал с двумя инструментами, то и заработок получал в двойном размере. О Мартыне говорили не только в прямом, но и в переносном смысле, что он воюет на два фронта, — Прицис состоял в Озолгальском большом оркестре и в малой капелле Залива.
Оторваться от поля, леса и сада было невероятно трудно. Прицисы и так перегружали каждый дневной час и еще прихватывали ночной темени. Но музыкантам хорошо платили, их сытно кормили. Мартынь был не в силах воздержаться от таких соблазнов. Либа каждое торжественное мероприятие в центре ожидала с тревогой. Обычно сдержанный и строгий Прицис за праздничным столом не мог совладать с жадностью. (Мыслимое ли дело? Пей, ешь сколько влезет, и все даром.) По будням Мартынь не брал в рот ни капли, не имел привычки при встречах с мужиками скинуться на маленькую — сознавал, что после первого глотка не одолеть ему искуса. Другое дело на похоронах — когда гости уже порядком набрались и большой оркестр или малая капелла могли какое-то время обойтись без одного, а то и двух инструментов. Охмелевшей публике довольно было ритма и грохота.
Вначале к покинутому барабану подсаживались коллеги, играли до тех пор, пока Прицис не приходил в себя. Но когда подобные номера участились, музыканты стали возмущаться:
— Надирается, дрыхнет — и еще получает за это два пая.
Как-то на свадьбе недовольные пригрозили, что перейдут к решительным мерам: не заплатят Мартыню ни гроша. Положение спасла Либа. Дудеть на трубе она не умела, но отстучать ритм — это еще куда ни шло. Набралась духу и села за барабан. Лиха беда начало. Оркестрантов и гостей перемена развеселила. Прициене то и дело била невпопад, но, в общем, держалась молодцом и в конце концов получила обе доли, которые едва не выскользнули из рук семейства.
С того раза, как только Мартынь начинал за музыкантским столом клевать носом, мужики тут же окликали:
— Прициене, седлай барабан, пусть труба передохнет.
Либа, понятно, зорко глядела, чтобы муж не увлекался. Иногда ей это удавалось, но разве усидишь весь вечер рядом? Должен же человек отлучиться на какое-то мгновение, побыть в одиночестве. Этого вполне хватало, чтобы кто-нибудь смеха ради успевал накачать Мартыня, точно цистерну.
Над четой Прицисов потешались, но со временем привыкли. Так вот на пару с Либой и удерживал Мартынь два своих пая. Собственно говоря, слишком круто обращаться с ним нельзя было, трубу почитали душой оркестра. Публика не роптала, а те, кто приглашал, оставались довольны. Как говорится, у кого деньги, тот и заказывает музыку, так что все шло по-старому.
А когда оркестрантам надо было выступать на демонстрации или провожать покойника, Мартынь один не справился бы даже трезвый. Повесить на шею барабан и при этом трубить в трубу вряд ли кому под силу. Разве что циркачу, а не серьезному крестьянину, что привык работать косой и плугом. Либа тогда занимала место среди мужчин. На животе пышной бабы ударный инструмент выглядел что надо. Куда лучше, чем на шее Мартыня. Прицис был невелик ростом и худощав. Ему требовалось нечто более изящное.
На похороны Либа надевала черное платье, достававшее ей почти до пят. Такой наряд в оркестре нагнетал скорбь почище, чем траурные костюмы мужчин. Прициене умела состроить столь безутешное лицо, что при взгляде на него сразу хотелось плакать. А редкие, но выразительные удары по тарелкам раздирали поминальщикам сердца.