Когда тетушка Викштрем поправилась, у главного зоотехника состоялся разговор с ней. О том, что в хлеву надо бы повнимательней изучить практику Лонии Межгаре. И что всем не мешало бы сделать такой же рывок. Со стороны глядя, никаких чудес обнаружить не удается. Но на ферме, где все на виду, лучше выведать, в чем там загвоздка.
Тетушка Викштрем слушала, слушала и вдруг предложила:
— Пусть Лония останется на моем месте насовсем. Я старею, силы уходят. Межгаре здоровая, крепкая, будто глиной набита. Рванет нас и коров вверх.
Кувырком прокатилась зима. Настал день выгонять коров на пастбище.
Это был праздник Погулиене. Ее настоящая фамилия была — Салмрозе. Погулиене ее прозвали из-за пристрастия к народной песне. Другой такой сказительницы не было во всем колхозе. Что бы ни делалось, про все у нее припасена строка. Щелкает их как соловей свои коленца. На дороге ли, в магазине. На собрании. В хлеву. Как могла она молча прожить все эти месяцы вражды, работать в полной немоте — Лонии ввек не догадаться.
На ферме в первый день пастьбы собралось, едва ли не все руководство хозяйства. Приехали и представители из района. Фотокорреспондент вертелся направо, налево. Женщины украшали коров. Букетики весенних трав достались и гостям. Каждое подношение сопровождалось народной мудростью о скотине и людях. В отдельности и во взаимосвязях. Погулиене двигалась что ткацкий челнок. На церемонии в хлеву проскандировала:
Погулиене отвязала первую буренку. А там сопя, налетая друг на друга, застревая в широких дверях, ринулись наружу все.
Очутившись среди зелени, коровы неуклюже прыгали, мычали, ковыряли лбами землю, нюхали воздух.
Обычай велит в первый день выгона окатывать друг друга водой, подкрасться тайком и обдать из ведра, чтобы лето выдалось щедрое, молоко лилось рекой. Когда гости, мокрые, накричавшись вволю и насмеявшись, собрались у стены хлева, чтобы обсохнуть на солнышке, Погулиене поставила точку:
Тетушка Викштрем вынесла бутылку домашнего земляничного вина. Председатель отпил каплю, извинился:
— Нам еще нужно проведать другие хлева. Там небось тоже угощение предложат.
Все пять доярок остались у стены — сушили одежки, пробовали вино. Лония тоже. А как откажешься? При гостях выпила, а чуть они со двора — я вас знать не знаю? Опять подливать масла в огонь.
Когда одежки высохли, бутылка была пуста.
Херта предложила пойти в комнату отдыха.
— У меня в сумке еще одна, покрепче.
Откупорила. Налила. Протянула Лонии.
— Промучились с тобой до весны. До самого пастбища дотянули.
Межгаре опешила, залпом выпила рюмку, выпрямилась.
— Как это «дотянули»?
Берта:
— Будто не понимаешь.
Погулиене:
— Напиши начальству, что хочешь на свежем воздухе. Вместе с детишками на травке, на лужку.
Тетушка Викштрем:
— Тебе надо жить, нам надо жить, скотине тоже. А ты только сеешь раздоры.
Содержимое бутылки быстро убывало. Лонии нельзя было ни капли брать в рот. Но было уже поздно. Все накопившееся за зиму хлынуло наружу.
— Ах, вы, значит, хорошие? Вы, значит, порядочные? Скромницы! Веночки, цветочки, букетики! С песнями сзади-спереди! А знаете, кто вы такие? Воровки! Хапуги!
Херта, Берта, Погулиене и тетушка Викштрем повскакали со своих мест. И пошли жалить, хлестать на перекрик.
— Голодранка!.. Ты хоть одну скотину вырастила?.. Мясо себе из колхоза… Кошка за счет колхоза… Думаешь, ты хозяйничаешь? Ты транжиришь… Теперь у колхозов и индивидуальных один план… Учить нас захотела… Крестьянка нашлась… Паразитка! Глиста!
У Лонии, окруженной четырьмя разъяренными бабами, в глазах поплыло. Хотелось вырваться и бежать без оглядки. Но четверка держала круг, словно кольцо бочку.
Лония рванулась прочь, Опрокинула стол, схватилась за стул. Тут бабы вцепились в нее и стали мять, тискать, бить кулаками. Злоба, сдерживаемая с самой осени, нашла наконец выход.
Лония, словно в беспамятстве, откуда только силы взялись, оттолкнула баб. Но те налетели снова. Она отпихивала их обеими руками. Ладонь со всего взмаху угодила тетушке Викштрем в нос. Кровь полилась ручьем, забрызгала опрокинутый стол, фикус и надпись на переходном вымпеле «Лучшая ферма».