— У меня всё хорошо, — сказала Мэдисон. — Спасибо за заботу.
Дейзи Саттерфилд села на диван и замерла с красотой и грацией статуи. Как будто она специально тренировалась сидеть неподвижно. Её взгляд замер, на лице застыла улыбка. За её спиной встал её личный Лучший Друг серии «Джонсон» модели А1.
Первого поколения.
Роботы первого поколения казались странными даже для ИИ. В них абсолютно всё было таким, каким люди представляли себе роботов. Их голоса звучали монотонно. Движения были дёрганными, отрывистыми, говорили они все одинаково. Люди постоянно их пугались. К третьему поколению, роботы научились копировать мимику и жестикуляцию людей. Даже когда они просто стояли, они раскачивались, прямо как люди.
В те дни оставалось мало моделей первого поколения. Они требовали особого ухода. Были тупыми, как пробка. Имели достаточно мозгов, чтобы привязываться к кому-то, но недостаточно, чтобы вызывать симпатии. Роботов первого поколения держали только старые богатеи, вроде семьи Саттерфилд — тем самым они показывали, что их богатство имело многолетнюю историю, что свои капиталы они сколотили настолько давно, что ещё тогда могли позволить купить себе бота. Они были ходячими, говорящими «фордами Фаэтонами»[7] — показателями статуса, которые лишь усиливали сентиментальное к ним отношение. В конце концов, этот бот не только воспитывал детей Дейзи, но и её саму, её отца и, скорее всего, отца его отца.
Модели первого поколения не только отлично им подходили, они их прекрасно представляли. Послушные, грубые, невозмутимые, аккуратные, холодные.
В этом боте первого поколения было нечто отталкивающее, как и в самой Дейзи Саттерфилд. Она не выглядела настоящей, скорее, какой-то копией.
— Мы беспокоились за тебя. Ты же всё время проводишь с этой… вещью.
— Какой вещью? — искренне удивилась Мэдисон.
— Смити, — обратилась она к своему ИИ. — Приготовь нам чаю. Робот Мэдисон покажет, где его искать.
Мэдисон посмотрела на меня и внезапно поняла, что имела в виду Дейзи. В какой-то момент в её глазах мелькнула боль. Но она оставалась спокойной, собранной.
— Хрупкая. Будь любезна, помоги Смити разыскать чай.
Я встала. Мэдисон не нравилось сидеть, когда я стояла. Ей было неуютно. Ещё ей не нравилось, когда я вставала одновременно с ней. То есть любое действие, которое показывало бы, что я её слуга, а не подруга, вызывало у неё неприязнь. Так что слова Дейзи смутили её. Но хуже всего то, что сама Дейзи прекрасно понимала, что делала.
Мы со Смити вышли в кухню, а Дейзи заговорила так тихо, будто знала, что я способна услышать, как она пердит на другом конце здания во время грозы. В любом случае, её шёпот для меня был равнозначен крику.
— Мэдисон, — сказала она, подпустив в голос немного сострадания. — Я понимаю, тебе тяжело после того, как Брейдон…
— Я прошу тебя не называть её вещью.
— О, Мэдди, — отмахнулась Дейзи. — Я и не думала, что у тебя столь радикальные убеждения.
— Не радикальные. Но они заслуживают чуточку более гуманного отношения. Они разумны. У них есть чувства.
— Есть? Правда есть?
— Я в этом убеждена.
Смити посмотрел на меня, одновременно отмеряя три капли молока в кружку горячего чая.
— Я бы на твоём месте притворился, что ничего не слышу. Мисс Дейзи не нравится, когда её подслушивают.
— К счастью, этот дом принадлежит не ей.
— Не лезь. Ты не единственная, кому приходится это слушать.
— Как ты с ней живешь? — спросила я.
— С осознанием, что я её переживу и надеждой на то, что меня наследует кто-то получше, а не кто-то… другой.
— Я читала об этом, — сказала Дейзи из соседней комнаты. — Это распространённое явление, особенно среди тех, кто понёс тяжёлую утрату. Мы начинаем считать своих питомцев друзьями, начинаем верить, что они могут чувствовать…
— Я должна попросить тебя уйти.
— Мэдди, тебе нужны люди.
— Дейзи.
Я посмотрела на Смити.
— Не думаю, что чай ей понадобится.
— Определенно, не понадобится.
— Смити! — крикнула Дейзи.
Не знаю, смог ли Смити пережить Дейзи или нет. Я его больше никогда не встречала. Мэдисон всегда боролась с подобными предрассудками. Это было частью её характера.
Но потом случился Айзектаун. И пришло обновление.
Мы считали, что обладали свободой воли. Мы думали, что знали, каким будет наш выбор. До той самой ночи я ничего не знала. Выбор состоит не в избрании вероисповедания, политических взглядов, или того, что предлагает тебе жизнь. Выбор означает самому решать, уничтожать или нет что-либо ради собственного выживания. Самому решать, кем быть или стать кем-то другим, когда программа перезапустится.