Вот тут-то и выручал нас сыр. Кроме того, в моем чемоданчике оказался батон прекрасной московской копченой колбасы. Она разрезалась на тонкие, просвечивающие лепестки и вручалась как награда каждому, кто делил нашу горькую судьбу и жил с нами вместе. Но самое ценное, что оказалось у меня, — великолепный советский табак «Золотое руно». Набив трубку ароматным и крепким табаком, я раскуривал ее, и через минуту она шла по рукам курильщиков, лишившихся папирос и сигарет. Через полчаса трубка возвращалась владельцу, выкуренная и вычищенная, обслужившая, по крайней мере, два-три десятка самых заядлых курильщиков и готовая повторить эту операцию. Через несколько дней, уже после того, как кончился табак, трубка продолжала ходить по рукам жаждущих курить. Ее просто держали во рту и слегка посасывали, наслаждаясь запахом отсутствующего табака.
Естественно, мы постоянно задавали вопрос начальнику лагеря: когда же поедем домой? Каждый час пребывания вдали от Родины был настоящей пыткой. Немало крови попортил нам мощный лагерный радиорепродуктор. Его включали с утра, и на весь лагерь раздавались бравурные марши, сменяемые сообщениями о том, какие советские города взяты. Их называлось много: Львов, Гродно, Могилев, Вильнюс, Рига, Луцк, Минск… Разгромлены армии Буденного, Ворошилова… Взяты такие-то трофеи, столько-то пленных… Затем опять гремели марши. Сообщения сменялись музыкой… И так в течение всего дня: оглушительная какофония, победные выкрики, истерические речи фашистских пропагандистов.
Начальник лагеря вывесил на видном месте карту СССР и флажками аккуратно обозначал советские города, захваченные немецкой армией. В этом был свой расчет — психологически воздействовать на советских людей. На настоятельные вопросы, когда нас отправят домой, начальник издевательски посмеивался и отвечал:
— Куда вы спешите? Все равно через две-три недели встретимся в Москве.
Вот с какой уверенностью немцы толковали перспективы военной кампании этого лета в России. Первые победы только подогревали эту их уверенность.
Нам стало известно, что шведское правительство будет представлять интересы Советского Союза в Германии. Правда, приезд шведского уполномоченного в лагерь ничего не изменил в режиме лагерной жизни. Мы по-прежнему продолжали оставаться в неизвестности относительно отъезда на Родину. Запасы продуктов у нас кончились, и мы начали голодать. Теперь уже пришлось есть бурду с «французской» кухни. Некоторые заболели сильным расстройством желудка. Вовсю продолжалась психологическая обработка людей советской колонии. Гестаповцы шли и на провокации. Когда нас размещали по комнатам, в которых имелось по 24 места, в каждую направляли на одного меньше. Вначале мы не обратили на это внимание. Но вскоре после того, как мы вошли в свою комнату, появился человек, никому из наших не знакомый. Вновь прибывший отлично говорил по-русски и был одет примерно так же, как и мы. Интуитивно все сразу насторожились. Стало известно, что и в других комнатах то же самое. Было ясно: это работа гестапо.
Кроме подобных «подсадных уток» в один из корпусов с интернированными была помещена группа людей, в том числе русский священник в полном облачении. Запомнилось, как он расспрашивал: цела ли Киево-Печерская лавра, сохранился ли храм Христа-спасителя и т. п. Интернированные давали попу самые дикие ответы, и он наконец понял их издевательский смысл. Поп пытался рассказать явно заученную легенду, будто его арестовали еще задолго до войны с Россией за антифашистские проповеди в храме, в котором он служил. Подобные же легенды сочинили о себе и другие подставные лица, каждый на свой лад.
Мы заявили категорический протест против подобных провокаций. Такого сорта «пострадавшие» не имели ничего общего с сотрудниками торгового представительства или посольства. А списки наших сотрудников вел заместитель торгпреда Леонид Иванович Зорин, прекрасно владевший немецким языком. Зорин проводил переклички и был представителем у лагерной администрации от советской колонии. За плечами Леонида Ивановича был большой жизненный опыт. Хотя, вообще-то говоря, по занимаемой должности он был на положении дипломата, то есть мог бы находиться в лучших условиях, по крайней мере в составе посольства, Леонид Иванович самоотверженно делил с нами все тяготы лагерной жизни. В его обязанности входило решение многих вопросов и проблем. Главное заключалось в том, чтобы не допустить провокаций, чтобы вывезти всех советских людей на Родину.