Это они, оказывается, до «Материнства» Дейнеки добрались. Только почему такая подача и пояснение сюжета работ, как для младшей группы детского сада? Возле следующего полотна с рыбаками Хрущёв припомнил, что-то про уху и как его потчевали. Посмеялись. А дальше вся эта «правительственная тусовка» переместилась в залы с теми самыми экспрессионистами и прочим «неофициальным искусством». Хрущёв практически сразу стал заводиться.
— Что это такое? — гневно поинтересовался он.
— Это «Обнажённая» Фалька, — подсказал кто-то из свиты.
Хрущёв не расслышал, да и не знал, по всей видимости, кто такой Роберт Фальк, и разразился речью по поводу этой «голой Вальки», сравнивая данное творчество с западными художниками и завершил свой экспромт словами:
— У нас покамест такое творчество считается неприличным, у нас милиционер задержит.
Как-то мне стало обидно за «Вальку». На самом деле это довольно известная натурщица — Любовь Попеска. Она позировала Константину Коровину и Валентину Серову. Не тому Серову, что своими губешками шлёпает, придумывая, что ещё Хрущёву сказать, а тому Серову, у которого «Девочка с персиками».
«Обнажённая» — одна из немногих работ Фалька, которая мне нравилась. Фигура практически сложена из плоскостей. Цвета сочные и настолько яркие, что невольно удивляешься тому, как Фальку удалось гармонично объединить эти красные, жёлтые и оранжевые оттенки. Работа в большей степени напоминала этюд, когда художник широко и без прорисовки деталей обозначает основное. Эта самая этюдность картины меня и привлекала.
Возле работ Штеренберга Хрущёв снова притормозил и произнёс, уже не стесняясь и не пытаясь понять современное искусство:
— Мазня!
Кто-то из свиты поспешил заявить, что музеи платят деньги из кармана трудящихся. И даже стали перечислять, что вот за это полотно заплачено семь тысяч, за другое — шесть с половиной. Расценки озвучивались явно дореформенным деньгам, но никто оратора не поправил. Он же продолжал пояснять, что чем крупнее полотно, тем дороже, поскольку в стоимости учитывается не только художественная составляющая, но и квадратные метры. Наконец-то хоть кто-то внятно объяснил мне всю эту страсть к гигантомании и желание художников становиться монументалистами!
Слушая пояснения по ценам, не останавливаясь, Хрущёв двигался дальше и в очередной раз притормозил у картины Никонова «Геологи». Размер по длинной стороне больше двух метров. А само изображение без прорисовки деталей как раз попадало в категорию «мазня».
— Вот кто за это заплатил? Вот тот пусть и платит свои деньги, а я платить не буду, — заявил Хрущёв.
Приближённые поозирались, взгляд многих почему-то останавливался на Фурцевой. Та поправила пачку документов, зажатую под мышкой, и комментировать ничего не стала. Наконец кто-то сказал, что картина пока не куплена.
— Интересно, кто это заказывал? — не унимался Хрущёв. — Пусть кто заказывал, заплатит и добросовестно выполнит свои обязательства, а после пусть хоть повесит себе на шею. Картина должна вдохновлять человека, возвышать, вдохновлять на ратный и трудовой подвиг. А это что?
Подпевалы из окружения подобострастно загомонили. Слов я не разобрал по той причине, что дядя Вова решил, что хватит нам такое слушать и пора ретироваться на второй этаж.
— И что, мы с этой мазнёй пойдём в коммунизм? Говно! — услышал я последнюю фразу Хрущёва перед тем, как последовать за полковником.
Глава 16
(Большинство фраз Хрущёва взято из стенограмм).
На лестнице и площадке второго этажа волновались и радовались студийцы Белютина, он сам, Неизвестный, Янкилевский, Соостер и Соболев.
— Ты теперь убедился в моей правоте, что выставка на Таганке была необходима? — доказывал что-то Белютину Эрнст Неизвестный. — Я вас всех вытянул!
— Товарищи, пройдите в зал к своим картинам, — прервал их весёлое щебетание Владимир Петрович.
Сам он выглядел мрачнее тучи. Послушали и услышали мы много. М-да… А сейчас Серов скажет, что до этого Хрущёв видел вполне приличные произведения, поведёт смотреть советских авангардистов. И начнётся… Жаль ребят, они же словно дети малые ещё верят в «светлое будущее».
— Друзья! Поставьте в центре нашего зала кресло, мы посадим в него Никиту Сергеевича. Он будет слушать, а мы рассказывать, как и что делали, — предложил утопист-мечтатель Белютин.
— Сашка, тебе там что-то было нужно. Всё готово? Проверь наличие карандашей, вдруг кто забрал, — отвлёк моё внимание от студийцев дядя Вова.