Чтобы сократить путь, мы пошли узкой тропкой, ответвившейся от наезженной повозками колеи, которой мы держались до сих пор. Она должна была вывести нас прямиком к основной проселочной дороге. Вдали показался верховой, трусивший рысцой навстречу нам со стороны Нандавади. Мы узнали старика Кашида. Он подстегивал лошадь тонким гибким прутиком и, судя по его виду, совсем изнемогал от жары.
— Откуда ты, Кашид? Из Нандавади?
— Да. А что?
Кашид не захотел из-за нас останавливаться, и нам пришлось повернуть обратно и шагать рядом с лошадью.
— Были там беспорядки?
— Пока нет. Но Самвади, Валавади, Коле — в огне. Говорят, и у нас в деревне народ забегал. Сами-то вы откуда сейчас?
— Из Пуны.
— Смотрите не заходите сразу в деревню, — сказал он нам напоследок и хлестнул коня прутом. — Разузнайте сперва, что там творится. Если заварушка — лучше не суйтесь. Мало ли что может случиться!
Мы кивнули и продолжили свой путь.
Было уже больше трех часов, когда мы, выйдя по проселку на автомобильную дорогу, увидали перед собой Нандавади, тоже объятую пламенем. До деревни оставалось не более полумили, если идти по дороге.
Гопу остановился и, облизав пересохшие губы, предложил:
— Давайте-ка зайдем сначала к нам на ферму. Там полно работников. Они нам все расскажут.
Сойдя с дороги, мы зашагали по жирной, черной земле. Через пашню и неубранное поле вышли к ферме, принадлежавшей семье Гопу.
На ферме — ни души. Все было в целости — и посевы, и скотина в стойлах, — но работники отсутствовали. Мы зашли в хибару, пристроенную к хлеву, и со вздохом облегчения уселись. От долгой ходьбы ноги у нас одеревенели. Гопу вышел наружу, влез на земляную насыпь возле колодца и внимательно оглядел все вокруг. Ни на скотном дворе, ни в поле не было видно ни одного человека.
Он вернулся, сел рядом с нами и расстроенно объявил:
— Наверное, дома случилось что-то ужасное. Иначе работники не ушли бы и не оставили без присмотра скотину. Значит, дома что-то стряслось.
Минуту-другую мы сидели молча. Потом послышались шаги, и в дверь вошла работница. Увидев нас, она всплеснула руками от удивления:
— Байя[20]! Когда же вы пришли?
— Только что, — ответил Гопу. — Куда делись все мужчины, Нирмала? Почему никто не работает в поле?
— Говорят, в деревне началась смута. Поджигают дома всех брахманов. Кто-то прибежал из деревни и рассказал, что там творится. Все мужчины и сорвались туда.
— Наш дом сожгли? С отцом ничего не случилось?
— Откуда мне знать? — ответила она чуть ли не со слезами в голосе. — Я тут сижу одна и с ума схожу с тех пор, как услышала эти новости. Вот вернутся мужчины — тогда все узнаем. Угораздило же вас приехать как раз сегодня! И какой автобус привез вас в это время?
Гопу оставил ее слова без ответа и попросил напиться. Нирмала принесла холодной воды в глиняной кружке.
— Может, вы проголодались? — спросила она. — Напечь вам лепешек из нового зерна?
— Напеки. А пока ничего нет поесть?
— Ничего.
— Ну ладно. Иди за зерном.
Нирмала ушла. Помолчав, Гопу заметил:
— Если они только дома жгут, это еще полбеды. Лишь бы людей не трогали.
— За это поручиться нельзя, — выпалил я. — У толпы особая психология.
Ешванта снял пиджак и положил его рядом. Он сидел на корточках и курил сигарету. Лицо его посерело. Вероятно, его мысленному взору рисовались испытания, которым могла бы подвергнуть сейчас толпа его старушку мать, миниатюрную, словно куклу, с беззубым ртом и пепельно-бледным цветом лица, и больного астмой брата, школьного учителя. Хотя мне тоже было страшно, я, сколько ни напрягал воображение, не мог представить себе жителей моей деревни настолько потерявшими рассудок, чтобы спалить нашу старую усадьбу. Я просто-напросто не мог нарисовать себе эту картину: кричащую от страха мать, беспомощно глядящего на огонь отца и старшего брата, бессильного помешать поджигателям.
Нирмала, которая отправилась в поле за зерном, бегом вернулась обратно и, прижимая руки к груди, крикнула:
— Бегите скорей! Спасайтесь! Эти люди идут сюда поджигать усадьбу!
Подхватив сумки, мы выскочили наружу и бросились бежать. Мы мчались, не разбирая дороги, по пашне, через поле несжатой пшеницы, по склону холма, пока не добежали до речки, перегороженной земляной плотиной и разлившейся озерцом перед запрудой. Мы перемахнули по насыпи на другой берег и спрыгнули в канаву, заполненную песком и камнями. Распластавшись на дне, мы всем телом прижимались к земле. Сердца у нас бешено колотились, дыхание с хрипом вырывалось из груди.