Он страдальчески посмотрел на меня и тут же отвел взгляд в сторону.
— Неужели это так, Дину? — спросил я. — Теперь-то чего же бояться? Как можешь ты ночевать в лачуге этих рамоши?!
Дину побледнел и ничего не ответил. Старший брат, громко рассмеявшись, пояснил:
— Поскольку рамоши — деревенские сторожа, он вбил себе в голову, что ему ничего не угрожает, когда они рядом. Ты знаешь Шрипая, что живет за нашим домом? Так вот, он спит в хижине Шрипая, закутавшись в большое одеяло!
Дину застыдился и, закусив губу, выбежал вон. Рамчандра продолжал:
— Парню скоро тринадцать, а ведет себя до сих пор как дитя: пугается, плачет. Ну что с ним делать?
Время было еще раннее, часов десять, и я решил обойти деревню, заглянуть в храм Марути, дойти до чавади — места деревенских сборищ. Остановившись у главных ворот усадьбы Патила, я увидел в какой-нибудь полусотне шагов задний дворик нашего дома. После того как сгорели деревянные балки, столбы, стропила и косяки дверей, каменные стены обвалились, образовав зияющие бреши. Кустик жасванда[22], который я специально принес из Нандавади, чтобы рвать с него цветы для каждодневного принесения даров домашним богам, теперь разросся и был весь покрыт красными соцветиями.
Свернув, я направился прямиком к храму. В трех домах, стоящих вдоль улицы за домом Патила, жили маратхи других каст. Чуть дальше стоял дом золотых дел мастера, за ним — бакалейная лавка. Еще дальше, по другую сторону улицы, жили четыре семейства брахманов. Проходя мимо дома Рамукеки, я заглянул внутрь. Рамукека и Джанакикеку сидели на том месте, где раньше у них была кухня. Вокруг бегали голые ребятишки. Дом, доставшийся Рамукеке от предков, был невелик, но пятеро его младших братьев, повзрослев, разъехались в разные стороны на заработки. Там они трудились в поте лица своего и присылали заработанные нелегким трудом деньги домой Рамукеке. На присланные деньги Рамукека покупал землю и расширял хозяйство. Он перестроил старый дом, так чтобы там могли разместиться семьи всех пятерых его братьев. Достроили дом совсем недавно — года полтора назад. Просторное здание выгорело и обрушилось.
Высокий, худощавый Рамукека пользовался репутацией человека горячего и несдержанного на язык. Заметив меня, он прокричал:
— Ба! Неужели это наш Шанкар?
— Да, это я.
— Давно ты здесь? Давай заходи.
Хотя Кека был брахманом, говорил он так, как разговаривают деревенские жители, не принадлежащие к касте брахманов. Подобную манеру речи используют брахманы, живущие в деревне, когда толкуют о повседневных, практических делах. Перешагивая через кучи угля и пепла, я кое-как пробрался внутрь. На земле валялись два сплавившихся от жара громадных металлических котла, которые были предметом гордости Кеки. Он приобрел их для особо торжественных случаев — свадебных пиров и обедов по случаю посвящения. Теперь котлы превратились в сплющенные шары. Тут же стояла обгоревшая деревянная кровать. Две обуглившиеся балки, соединенные вместе, служили импровизированным очагом. На огне стоял котелок с водой, в которую был засыпан чай. Кека отличался очень темным цветом кожи. Волосы его наполовину поседели. На его лиловых губах краснели два пятнышка величиной с зерно — следствие неумеренного курения.
— Садись. Чай сейчас закипит, — пригласил он, когда я добрался до него.
— Неплохо устроились… — с улыбкой сказал я, разглядывая самодельный очаг.
Кека и всегда-то говорил зычным голосом, а сейчас, увидев сквозь пролом в стене, что возле плотницкой мастерской, расположенной шагах в ста-полутораста от его дома, греются на солнце односельчане, не принадлежащие к касте брахманов, он нарочно заговорил еще громче. Не успел я закончить фразу, как он прокричал:
— А что, я должен, по-твоему, нос повесить, нюни распустить, как баба? Пускай, пускай жгут наши дома! Мы их снова отстроим. Посмотрим, кто отступится первым — они или мы. Эти сукины дети глазеют на нас и гогочут, но ничего, скоро настанет их черед! Нас перемалывают на мельничных жерновах, а они трясутся в веялке, дожидаясь той же участи. Кто-нибудь еще обломает им рога! В один прекрасный день махары и манги соберутся да пожгут ихние дома!
От крика у Кеки надулась жила на лбу; его и без того красные глаза налились кровью.
— Только зачем этого дожидаться, Шанкар? — продолжал свою громогласную речь Кека. — Знаешь, как я поступлю? Возьму факел да спалю дома этих мерзавцев. Что теперь с меня взять? Что они мне сделают? Денег у меня больше нет, дома нет. Чашки и той нет, воды не из чего напиться!