Выбрать главу
Но, к этим крикам с давних пор привыкнув, будто к ходу дел, никто не выбежал во двор, никто в окно не поглядел.
А от заставы, тучей зла, (Махновской славы результат) головорезов рать ползла, во всеоружии солдат.
Петух кричал, петух вопил, и, отрываясь от земли, он крыльями тревогу бил, а люди — полночью сочли.
И безмятежен был их сон; лишь куры слушали вождя… И… к утру хутор был сожжен, наивной кровью изойдя…
Потом, когда пожар потух, когда уйти пришла пора, — как на погост, взошел петух на прах родимого двора.
И, опечаленный до слез, все удивлялся: почему его не поняли всерьез и не поверили ему…
…А там, где был когда-то дом, где в огород вливался двор, теперь — крапива под плетнем, да пней чернеющий бугор.
И ни на грядках, ни в саду, девичий фартук не цветет, и, напевая на ходу, никто тропинкой не пройдет.
Как будто там прошла чума, вселив покой, взлелеяв тишь; лишь, о былом сходя с ума, над речкой мечется камыш.
Да у гумна, где жил петух, где крал он зерна на току, увядший плачется лопух… Та-тах То-тох Кука-реку.

Апрель 1928 г.

2

Безответственная лирика

Сын поэта

Маленькому

Валентину Корчагину

У моей жены родился сын. В ореоле тряпок и пеленок, появился в доме вдруг ребенок, толстый, краснощекий Валентин.
Был мой дом безоблачен и тих, терпки дни, часы работы долги, две кровати для меня и Ольги, стул и стол для вымыслов моих.
Вот и все… покой и благодать; и когда меня брала усталость, тишина ничем не нарушалась, и спокойно мог я отдыхать.
А сейчас, едва только начну воплощать мечту стихом, иль прозой, — детский крик вздымается угрозой, беспокоящей мою струну.
Я сперва расстроен был и зол, уходил на целый день из дому; но ни у друзей, ни у знакомых я покоя все-же не нашел.
Это тельце весом в пять кило, куцое, нелепое, смешное, — невзирая на нужду в покое — все-таки домой меня влекло.
Год прошел и я почти привык; детский крик мне больше не мешает, а — представьте — даже помогает, даже вдохновляет детский крик.
То слезясь, то хохотом звеня… …Толстый сын мой, мука и отрада, для меня ты — целая баллада, целая поэма — для меня.
Так звени-ж, волнуйся и расти, год за годом, — как строка за строчкой, и ни многоточием, ни точкой, не задерживайся на пути!

Август 1928 г.

Матери

Там, где вербы дол окутали,        у овражьего угла, ты живешь на том же хуторе,        где родилась и цвела.
Так же мечется околица        между взгорьями стогов, так же речка беспокоится        под покоем берегов.
Тихнет ночь, шумит гармоника,        ветер спрятался в овес; ты сидишь у подоконника,        поседевшая от слез.
Водит небо лунным факелом,        в камышах синеет мгла, сколько ж темных ты проплакала,        сколько горьких пролила.
Ждешь меня как роща дождика        и готовая для встреч, — просишь дуба-придорожника        у дорог меня стеречь.
Просишь ветра, чтобы реющий,        расчищающий мне путь, о тебе, моей седеющей,        прошептал мне что-нибудь.
Не проси-ж у ветра милости,        этих благ у ветра нет, он далек, по ком томилась ты,        и томишься столько лет.
Он, прикинувшийся соколом,        слепо веря в свой полет, все кружит вокруг да около        неизведанных высот…