Чем я буду, что я есть?
Скоро-ль быть беде?
Долго-ль голову мне несть
и оставить — где?
Мраморный ли пьедестал,
или холм, да клен,
скажут миру чем я стал
для иных времен.
Сентябрь 1928 г.
Товарищ
Кое-как дотащив до покоя
беспокойств непременную кладь, —
все мы любим, припомнив былое,
о далеких друзьях вспоминать.
Настоящее буднями смято,
но в беспечном и буйном былом
у меня был товарищ когда-то,
и сейчас это — память о нем.
Коренастый как я, невысокий,
как и я, то — разгулен, то — тих,
только детски-округлые щеки
розовели приглядней моих.
Уходя в незнакомые дали,
в незнакомые двери стуча,
молодые, — мы молодость гнали,
как ездок рысака — сгоряча.
В бедах-радостях — лучший из лучших,
презиравший оседлость и страх, —
где же, где ты теперь, мой попутчик,
мой сподвижник в несложных боях?..
…Может-быть, — безобидный и кроткий, —
ты случайно обидел кого,
и теперь часовым и решеткой
отгорожен от мира всего.
Океан-ли безвыходный гонит
по течению — парусник твой,
иль обиженный соснами — стонет
ветер дикой тайги над тобой.
Ты ль, моряк, одержимый отвагой —
покорять горизонты уплыл,
ты ль — остался таким же бродягой
и таким Дон-Кихотом — как был…
…Память, память, плохую услугу
оказать пожелала ты мне;
почему-бы пропавшему другу
не бродить по чужой стороне.
Лучше б он заблудился далеко,
устремляясь в чужие края, —
чем твое неусыпное око,
чем жестокая правда твоя…
Ни к чему мне мои утешенья
сквозь надежд переменчивый дым,
вижу я, — как в горячке сраженья, —
мы с тобой по окопам лежим.
Почему не лежали мы рядом,
под напором громов раскидных;
разорвало б обоих снарядом,
или были бы оба в живых…
…Как помешанный после напасти
заметался я в дымном аду;
находил, подбирал твои части,
но тебя… до сих пор не найду.
Так закончилась наша охота,
жизнь у каждого долг свой взяла;
так из двух, — одного Дон-Кихота —
крылья мельницы сшибли с седла.
Апрель 1928 г.
Каменец-Подольский
В трехстах верстах от Киева, на западе Украины,
не думая о Западе, не зная где Восток,
заросший и запущенный, как садик без хозяина, —
разлегся тихий, маленький, зеленый городок.
Кругом поля с кустарником, вокруг леса с полянами,
и он, за цветом Запада следивший столько лет, —
доволен как игрушками — мостами деревянными,
высокими, веселыми, каким подобных нет.
Он стар, как первый колокол, как сказки об Иванушках,
и сказку былью делая, не по его ль дворам
играют с кошкой голуби, цветет полынь на камушках,
и совий вой над вербами плывет по вечерам.
Меж скалами, меж вербами, ленивыми изгибами,
о чем-то будто думая колышется река,
дома в ней отражаются ныряющими глыбами,
сливаются, полощатся и тонут облака.
Куда идет, зачем живет — не знает и не ведает,
но от зарниц лазоревых до розовых зарниц
поет и песни слушает, трудится и обедает
и некогда следить ему за модами столиц…
* * *
Красивый и неряшливый. Нескладный и диковинный.
Скажи мне, перегнувшийся, который тебе год,
каким народом, племенем дворцы твои окованы,
кто надписи оставил там, у башенных ворот?
Об этом пусть поведает хвастливая история,
а мне, — твое сегодня, в пышном шелесте садов,
а мне, — твои цветущие холмы да плоскогорий, —
дороже чем история десятков городов.
Усеян ты как осыпью старинными костелами,
церквами, синагогами всех вер и всех богов,
и тут-же — нивам кланяясь верхушками тяжелыми, —
кадят земной премудростью ряды кривых стогов.