— Убирайся!
— Полина!..
— Я же сказала: убирайся! — снова мне в грудь упёрлись маленькие кулачки. — И никогда, слышишь, никогда больше не подходи ко мне…
— Послушай-ка, принцесса! Я ни коим образом не собирался обижать или оскорблять твоего отца. Я просто не пью эту пакость, сто раз тебе говорил.
— Это не пакость! — буквально выкрикнула в ответ Полина. — Знаешь, с какой любовью папа всё это делает?..
— Анатолий! — вмешалась незаметно подошедшая мама. — Думаю, вам и в самом деле лучше уйти…
Вот и вышло, что поздним вечером я оказался один на погружённой в полумрак улице. Спешили по делам редкие прохожие, мимо неторопливо проехал трамвай, пустой, ярко освещённый. Где-то во дворе верещал приёмник, слышались девичьи голоса и громкий смех. А я, ничего не видя, брёл и брёл вперёд, и только в голове крутилось, словно заевшая пластинка: «вот и всё, конец событьям, вот и всё…».
Не помню, сколько я тогда прошагал. На широкой улице, рядом с трамвайными путями стояла высокая белая башня на трёх опорах, похожая на стилизованную водонапорную. Именно здесь я каким-то чудом едва не угодил под грузовик. Визг покрышек вернул к действительности. Но как же удивился, должно быть, водитель, услышав в ответ на яростные матюги:
— Отец! А где у вас тут хорошая гостиница?
Утро следующего дня застало меня на лавочке, на берегу Городского пруда, неподалёку от Плотинки — я уже немного разбирался в местных топонимах. На невысокой волне плавали и ныряли утки — самые обыкновенные кряквы, ничем не отличающиеся от московских. На другом берегу торчала огромная тёмно-синяя башня. Глядя на неё, я размышлял, какое громадьё планов было у нас с Полиной на эту поездку. И познакомиться с родителями — да уж, познакомились. И погулять по городу. И съездить на легендарную Чусовую — ту самую, из Бажовских сказов, увидеть если не сам Урал, то хотя бы его предгорья. А вышло, что я сижу один, размышляя, как быть дальше.
Чёрт высунул рогатую голову из-под пучка плававших на тёмной воде водорослей. Небольшой такой чёрт, классический — примерно в половину человеческого роста, со свиным рыльцем-пятачком, длинными ушками и маленькими, аккуратными рожками, выглядывающими из спутанных, похожих на пук мокрой соломы волос. Устроившись против меня на парапете, чёрт удобно закинул ногу на ногу, покачивая лакированным копытом. И, оправив узкие чёрные брючки, стряхнув мелкие капельки воды со светло-жёлтого с искрой жилета, отбросил в сторону длинный — длиннее его самого, тонкий хвост с пушистой шерстяной кисточкой.
«Ну что, приятель? — насмешливо спросил чёрт. — Добился, всё-таки, своего? И чего, спрашивается, ты всем этим добился? Как будто мало тебе неприятностей было прежде, мало тебя предупреждали?».
«Я защищал себя, — отвечал я угрюмо. — Себя и свою ясную голову. Неужели и тебе нужно объяснять, что трезвым быть лучше, чем пьяным?».
«Ах, себя он защищал!.. — рассмеялся чёрт, показывая длинные кошачьи клычки. — Скажи на милость, цаца какая? И в результате?».
«Что в результате?» — переспросил я.
«Объяснить? — спросил чёрт. — Изволь. С родителями поссорился. Восемь лет скитался по съёмным квартирам. С первой работы ушёл. Вторую по счёту квартиру сменил со скандалом — отверг предложение хозяев поучаствовать в семейном торжестве. На работе в корпоративах не участвуешь, к друзьям не ходишь, сам ничего не празднуешь, к себе не приглашаешь. Тысячу раз права твоя Полина: ты — один. Сам себя отгородил от людей — а теперь сидишь и страдаешь…».
«А что делать? — ответил я вопросом на вопрос. — Я не хочу одурманивать себя…».
«Ха-ха-ха! — рассмеялся чёрт, едва не свалившись с парапета. — В этой стране живёт сто миллионов взрослых людей. Каждый из которых раз в месяц, а то и чаще, как ты говоришь, „одурманивает себя“. И это им вовсе не мешает делать карьеру и зарабатывать деньги, летать и путешествовать, писать картины и книги, любить женщин и видеть красоту Земли, быть заботливыми и любящими сыновьями, мужьями, отцами, знающими специалистами, пользоваться заслуженным уважением в обществе… Как тебе не раз говорили: нужно просто соблюдать меру…».
«Вот ты попался, — подвёл итог я. — Сам подумай: будет ли разумный человек, если он не идиот и не сумасшедший, одурманивать себя? Пусть даже на короткое время и в небольшой степени? И, если да, то можно ли такого человека считать действительно разумным?».
«Тогда ты останешься один…», — подвёл итог чёрт.
«Ты слышал, как при Горбачёве устраивали „трезвые“ вечеринки? — перехватил инициативу я. — Сам-то не присутствовал, но мне о них не раз говорили. В том числе и о том, что люди с этих вечеринок уходили очень быстро. Им было скучно — так же, как скучно на пьяных праздниках мне. Многого ли стоит такое общение?».