— Через час спрошу деньги. Непременно. А потом опять откладывал. Или подходил к отцу и начинал разговор о борзых щенках. А в самый последний день вдруг и сразу, выпросив у отца экипаж, отправился он на паровую мельницу купца Флинтикова, которому из года в год отец его запродавал весь хлеб. Мерцая своими прекрасными глазами, сконфуженно краснея и перебирая в руках белую шапочку, он сказал:
— Батюшка просит вас, не можете ли вы… ему очень надо… тысячу рублей вперед под хлеб… Пожалуйста, будьте настолько… Батюшка очень просит…
Флинтиков вытер лысину полосатым платком, высморкался, опять вытер лысину и сказал:
— Ваш батюшка человек верный. А нам деньги только для оборотов и нужны; мы живем как монахи. Что же-с! Разве не все равно, когда платить?
Он отпер ящик стола, и, помусолив пальцы, стал отсчитывать деньги. Впрочем, когда Глебушка, весь розовый, не то от лжи, не то от радостной мысли, что он так легко вывернулся, стал откланиваться, Флинтиков сказал ему маленькое поучение. Всегда он любил говорить молодым людям поучения и очень гордился этим.
— Берегите копеечку, молодой человек, — говорил он ему, пожимая его руку. — Когда вы молоды, вам и так все даром дается. А старичок, если он при деньгах, тоже все себе купить сможет. И, извините меня, девочку хорошенькую, и креслице в театре, и каретку для выезда, и даже спасение души в других мирах. Благотворительное пожертвование только для этого и существует!
Покачиваясь в фаэтоне, Глебушка думал: «После как-нибудь я все отцу скажу». И рассеянно щурился, нежась среди горячих полей.
Парфен всю дорогу рассказывал ему что-то, но не слышал он его и не понимал. Плавала его душа где-то, убаюканная сиянием полей.
А Никодим на другой же день после того, как он сбросил с печи Глебушку, сходил за Сургут в деревню и нанял там подводу. Решил он твердо и крепко отправить Оришу к тетке. Пусть погостит там девка с недельку и отойдет сердцем. А Картавый поедет провожать ее. Он тоже пусть погостит сколько-нибудь у своих сродственников. Лучше одному Никодиму здесь остаться. А почему лучше, он и сам твердо не знал об этом.
Бледная и строгая усаживалась Ориша в телегу и не глядела в глаза Никодима, а Картавый, чтобы развеселить ее, передразнивал губами дерущихся сорок. Когда телега тронулась, сказала Ориша отрывисто, точно бросила камнем в Никодима:
— Не отойду я и там, не беспокойся, бородатый! Не бывать этому больше!
«Отойдешь», — думал Никодим.
Дорогой жаловалась Ориша Картавому.
Если бы она умела грамоте, послала бы она письмецо Ивану-Царевичу и не бросил бы он ее. Картавый слушал ее внимательно, упираясь на ее лице пронырливыми и тяжелыми глазами. Но ничего не мог он сказать ей в ответ. Опять, чтобы утешить ее, хотел он передразнить губами, как скрипит в поле телега, шелестит невыколосившаяся рожь и звенит жаворонок в небе. Но ничего не вышло у него. Поджав губы, безмолвно заплакала Ориша, роняя слезы.
— Убегу я от тетки, — выговорила она протяжно, — и пойду по свету искать свою долю, а бородатый взял свое и будет!
Но и сама не верила она своим словам. Будет все то же, что и было.
Перевалило уже за полночь, когда подъехал Глебушка к хате Никодима. Ветер гудел в поймах, будто гонял кого по их безлюдному простору, и, шевелясь, вздыхал кругом сумрак. Тучи неслись по небу.
Никодим встретил Глебушку у калитки с фонарем в руке и сумрачно глядел себе под ноги.
— Вот не жулик я, — сказал Глебушка, слезая с иноходца.
Никодим безмолвно провел лошадь в калитку и привязал ее у амбарчика. Глебушка сел на приклети, вытянув ноги. Никодим опустился возле, поставив рядом фонарь. И оба молчали. Глебушка не знал, что ему надо говорить, а Никодиму говорить не хотелось. Желтым пятном лежал на земле свет от фонаря. За амбаром без перерыва шелестели деревья черемух.
— Привез деньги? — спросил, наконец, Никодим.
Глебушка достал пачку и, подавая ее Никодиму, сказал:
— Вот!
Никодим под светом фонаря пересчитал деньги и сунул их в карман шаровар. И оба опять долго молчали. Колебалось желтое пятно у их ног, как огромный тарантул. И ветер все носился по поймам с протяжным гуденьем. Сердце Глебушки охватывало тоскою, и сухо горели его глаза.
— Когда ты сюда из усадьбы выезжал, никто тебя не видел? — спросил вдруг Никодим.
— Никто, — ответил Глебушка.
— А деньги ты как у отца просил? — опять задал вопрос Никодим. Его огромная борода шевелилась под ветром то вправо, то влево.