— Я у Флинтикова их взял под хлеб, — ответил Глебушка.
Грустно мерцали его прекрасные глаза. Никодим сказал:
— Вот за это молодец. Да ты не бойся, я тебе ничего нехорошего не сделаю, — вдруг добавил он грустно и сумрачно.
— Да я и не боюсь. Зачем мне тебя бояться? — чуть пожал плечом Глебушка.
— Кролик ты, — грустно выговорил Никодим. Он зевнул, потянулся и сделал движение, точно желал встать.
— Ну, что же, прощай, в усадьбу тебе пора вертать, — сказал он.
Глебушка все сидел, точно ждал чего-то или глубоко задумался. Никодим глядел на него пристально и внимательно.
— А ты на меня не сердишься, что я побил тебя тогда? — опять спросил Никодим. Глебушка пожал плечами, сконфуженно опустил глаза.
— Что же сердиться, — сказал он, — меня и в гимназии часто били. Злые люди всегда дерутся. Пожалуй, сердись на них, что толку?
— В первый раз я такого, как ты, вижу, — глухо выговорил Никодим, после минуты молчания. — Ну, собирайся скорее к себе домой, — прикрикнул он уже точно сердито. — Пора тебе! — Будто тьмою стало прикрывать его лицо у рта и глаз.
Глебушка все сидел молча, и только побледнело его лицо. Злее заметался вокруг ветер. Где-то далеко, там на берегу Сургута или Шалой, гулко и протяжно рухнуло что-то.
— Круча оборвалась, — выговорил Никодим с досадой, — эх! Озорует шибко Шалая, берег рушит! Уезжай, что ли, — протянул он просительно и положил жилистую, узловатую руку на колено Глебушки, — уезжай! Я одной минутой иноходца тебе обряжу. Ну!
— А как же Ориша? — спросил вдруг Глебушка, вскидывая на Никодима мерцающие глаза. Розоватой тенью обдало его щеки.
— Повидать тебе ее хочется? — спросил Никодим резко заскрипевшим голосом.
— Да, — кивнул подбородком Глебушка.
— Что же, ты купил ее у меня в вечное, что ли, за тысячу рублей? — почти закричал Никодим и снял руку с колена Глебушки. И, привстав, повернул фонарь так, что свет его ударил в лицо Глебушки. Тот зажмурился.
— Отступиться тебе надо и от Ориши, и от всех нас, — сказал Никодим сухо, видимо осиливая себя. Ветром завернуло ему косматую бороду, до глаз закрывая лицо, а потом раздвоило ее на две неровные пряди.
— Я отступлюсь, а ей, пожалуй, худо будет, — с трудом выговорил Глебушка, жмурясь и бледнея.
— Трудно тебе отступиться от нее, что ли? — спросил Никодим, заглядывая в его глаза.
— Трудно, — вздохнул Глебушка, содрогнувшись, — трудно.
Никодим закричал, склонясь к нему:
— Или она больно горазда целоваться?
Жестко и грубо уставились его глаза, и вдруг перекосило губы.
Глебушка беспомощно протянул перед собой обе руки. Никодим простонал и, тяжко окнув, ударил его кулаком в левый бок. Глебушку точно смело с приклетей. Дважды он перевернулся на земле. А потом оправился, встал, сел на опрокинутые сани и, закрывая лицо руками, горько заплакал.
— А ты дерешься, ты все дерешься, — выговаривал он, тяжко плача, дергая плечами.
— Уезжай! — крикнул ему Никодим. — Уезжай! Или все еще будешь ждать Ориши? Ну, уезжай, говорят тебе!
Глебушка сидел и плакал. Никодим пошел к нему крупным и поспешным шагом.
— Всех нас думаешь купить за тысячу монет? — говорил он, тяжело дыша. — Ты?
Глебушка опять вытянул перед собой руки, но не трогался с места. Темным ужасом наполнилось его сердце.
— Даже и не бежит, кролик, — обожгло Никодима.
Как бы загораживая лицо простертыми руками, Глебушка закричал:
— Ну, бей, что же! Все равно я не отступлюсь от нее!
Мокрое от слез лицо его все розовело и точно бы светилось. Яркими звездами мерцали его глаза.
— Да? — переспросил Никодим сипло, вытянув жилистую руку. И, весь задохнувшись, он тяжко, со стоном ударил Глебушку кулаком в живот.
— Да? — и еще раз переспросил он, теряя разум.
И грузно обрушился на него всею своею тяжестью, ища горла. И в мертвой хватке закостенели руки.
Потом он встал, тяжело дыша, почти покачиваясь, и, не глядя на Глебушку, точно заснувшего возле саней, вышел за калитку. Гудело все кругом с сердитой тоскою, и дымные неведомо куда неслись тучи.
— И не думал, а вон что вышло, — сердито проговорил Никодим. — Уснул, кролик!
Его бороду перекашивало, трепало на пряди, загибало за плечи.
«Спит, кролик», — думал он.
До зари простоял он так, высокий, жилистый, бородатый, будто переговариваясь мыслью с буйным ветром, с дымными тучами, с сердитым воем Шалой, досадливо кряхтя и вздыхая.
А потом сказал:
— Заодно нести ответ Богу! Что же?
И, взяв заступ, стал рыть могилу Глебушке, узкую, как щель, и глубокую-глубокую. Вырыл он ее тут же, за избою, на огороженном выпуске, который уже давно он собирался засеять коноплею.