Здесь не торопятся. То турки не готовы, то опять болгары, затем канителят русские, и в результате заседание снова откладывается или закрывается тотчас после начала. Я читаю сейчас мемуары из эпохи французской революции. Это очень своевременно ввиду того, что происходит в России и что, по всей вероятности, будет во всей Европе. Большевиков тогда еще не было, но в Париже тогда, как теперь в Петербурге, были люди, которые тиранически обращались с миром, прикрываясь лозунгом свободы. Шарлотта Корде сказала: "Я убила не человека, а дикого зверя". Эти большевики исчезнут, и кто знает, не найдется ли своя Корде и для Троцкого. [...]
27 декабря. Русские в отчаянии, хотели частью уехать: они думали, что германцы просто откажутся от всей занятой ими территории или выдадут ее большевикам. Продолжительные заседания с участием русских, Кюльмана и моим, иногда и с Гофманом. Я предложил следующую формулу: 1) пока не заключен всеобщий мир, мы не можем отказаться от оккупированной территории, так как она образует часть наших военных ресурсов; 2) после всеобщего мира народное голосование в Польше, Курляндии и Литве должно решить участь этих народов. Форма этого голосования еще подлежит обсуждению, чтобы дать русским возможность убедиться, что голосование произойдет без давления. Это предложение, видимо, не улыбается ни той, ни другой стороне. Положение очень ухудшилось.
После обеда положение продолжает ухудшаться. От Гинденбурга получаются свирепые телеграммы по поводу нашего "отказа" от всего. Людендорф каждый час вызывает по телефону; новые припадки бешенства. Гофман крайне раздражен, Кюльман холоден как всегда. Русские заявляют, что неясная формулировка германских предложений относительно свободы голосования - неприемлема. Я заявил Кюльману и Гофману, что буду идти с ними рука об руку до последней возможности, но что если их усилия потерпят неудачу, я вступлю с русскими в сепаратные переговоры. Берлин, так же, как и Петербург, не желает свободного голосования, Астро-Венгрия же ничего другого не хочет, как наконец заключить мир. Кюльман понимает мою точку зрения и говорит, что он сам скорее выйдет в отставку, чем допустит неудачу переговоров. Он меня просил изложить ему письменно мою точку зрения, так как "это укрепит его положение". Сделано. Он это телеграфировал императору. Вечером. Кюльман думает, что завтра либо будет разрыв, либо все будет склеено.
28 декабря. Настроение вялое. В Крейцнахе [местонахождение германской ставки. - Ю.Ф.] новые взрывы возмущения. Зато к обеду пришла телеграмма, что Гертлинг [имперский канцлер. - Ю.Ф.] сделал доклад императору Вильгельму, который остался им весьма доволен. Кюльман мне сказал: "Император единственный разумный человек во всей Германии". Мы, наконец, сошлись на том, чтобы в Бресте была образована комиссия для разработки подробного плана очищения оккупированных областей и способа голосования. Это, по крайней мере, временный исход. Все мы разъезжаемся по домам, чтобы сделать доклады о наших работах, а следующее заседание состоится 5 января 1918 года.
С 29 декабря по 3 января Чернин был в Вене, имел две аудиенции у императора Карла, который вполне одобрил его стремление добиться мира, если это хоть сколько-нибудь возможно. ПосланныйЧерниным в русские пограничные области для выяснения настроения населения агент привез сведения, что там все против большевизма, за исключением самих большевиков. Все городское население, крестьяне и вообще все, владеющие какой-либо собственностью, боятся этих красных разбойников и желают присоединиться к Германии. Террор Ленина, по этим сведениям, совершенно неописуем. Даже в Петербурге все страстно желают вступления германских войск, чтобы быть освобожденными от этих людей.
В Вене, говорит Чернин, он беседовал с различными политиками: Беком [бывший австрийский премьер. - Ю.Ф.], Векерле [тогдашний венгерский премьер. - Ю.Ф.], Зейдлером [тогдашний австрийский премьер. - Ю.Ф.] и некоторыми другими. Все ему говорили, что мир должен быть заключен, но что сепаратный мир без Германии невозможен. "Каким образом я могу этосделать, когда ни Германия, ни Россия не желают быть разумными, - мне никто не сказал".
4 января 1918 г. По возвращении в Брест Чернин узнал от Кюльмана о том, что делалось в Берлине. Там царило страшное возбуждение. Кюльман предложил Людендорфу поехать в Брест и самому принять участие в переговорах. Однако после продолжительных переговорах. Однако после продолжительных переговоров выяснилось, что Людендорф сам толком не знал, чего он хотел, и в конце концов заявил, что он считает лишним ехать в Брест, т.к. он там "может разве только что-нибудь испортить".
Господи Боже, ниспошли этому человеку больше таких минут просветления! По-видимому, все раздражение Людендорфа вытекает не столько из мотивов по существу, сколько из зависти к Кюльману; он не желает, чтобы весь свет вынес впечатление, что мир был заключен благодаря дипломатическим талантам, а не исключительно вследствие военных успехов.
По дороге в Брест Чернин узнал о предложении советского правительства перенести мирные переговоры в Стокгольм. Как он, так и Кюльман решили это предложение отвергнуть. В случае же, если бы русская делегация не явилась в Брест-Литовск,
[...] мы объявили бы перемирие прекращенным и стали бы выжидать дальнейшего образа действий петербургского правительства. Мы были в этом отношении с Кюльманом вполне солидарны, тем не менее настроение как у нас, так и у германцев было довольно подавленное. Несомненно, что если русские решительно прервут переговоры, положение станет весьма трудным. Единственное спасение заключается в быстрых и решительных переговорах с украинской делегацией, которые мы и начали сейчас после обеда. Таким образом, существует надежда, что по крайней мере с ними в близком будущем будет достигнут результат. Вечером пришла телеграмма из Петербурга о предстоящем приезде русской делегации вместе с министром иностранных дел Троцким. Радость, проявленная при получении этого известия, показала, что - пишет Чернин, - до какой степени германцы были удручены возможностью неприбытия русских. Мы все сознаем, что теперь мы на пути к миру.
6 января. Сегодня происходили первые переговоры с украинской делегацией. Украинцы сильно отличаются от русских делегатов. Они гораздо менее революционны, обнаруживают гораздо больше интереса к собственной стране и меньше интереса к социализму. Они, собственно, не заботятся о России, а исключительно об Украине, и все их усилия направлены к тому, чтобы стать как можно скорее самостоятельными. Им, по-видимому, самим еще не ясно, должна ли эта самостоятельность быть полной или она должна быть мыслима в рамках русского федеративного государства. Украинские делегаты, весьма интеллигентные, очевидно, желают использовать нас против большевиков. Их стремления заключаются в том, чтобы мы признали их самостоятельность, а после этого совершившегося факта они могли бы заставить большевиков признать их равноправными участниками мирной конференции. Наш же интерес состоит в том, чтобы либо заставить украинцев заключить мир с нами на желательных нам началах, либо же вбить клин между ними и представителями петербургского правительства. На их заявление относительно самостоятельности мы им поэтому ответили, что мы готовы ее признать, если украинцы, со своей стороны, примут следующие три пункта: 1) доведение переговоров до конца в Брест-Литовске, а не в Стокгольме; 2) признание старых государственных границ между Австро-Венгрией и Украиной и 3) невмешательство одного государства во внутренние дела другого. На это предложение пока мы ответа еще не имеем.