7 января. Утром приехала вся русская делегация во главе с Троцким. Они сейчас просили передать, что просят извинения и не будут больше обедать за общим столом. Вообще, их больше не видно, и, судя по всему, у них теперь другое настроение, чем раньше. Германский офицер, капитан барон Ламезам, сопровождавший русскую делегацию от Двинска, сообщает интересные подробности. Во-первых, он утверждает, что окопы перед Двинском совершенно опустели и что, за исключением некоторых постовых, вообще никаких русских там нет. Далее он говорит, что на многочисленных станциях делегацию встречали депутаты, которые все требовали мира. Троцкий им всегда отвечал чрезвычайно ловко и любезно, но его настроение постепенно становилось все более угнетенным. У барона Ламезама осталось впечатление, что русские в совершенно отчаянном настроении, так как у них только выбор - либо вернуться домой без мира, либо с очень дурным миром, а в том и другом случае они будут сметены. Кюльман сказал: "Ils n'ont que le choix a quelle sauce ils se feront manger". Я ему на это ответил: "Tout comme chez nous". Сейчас получилась телеграмма об антигерманских демонстрациях в Будапеште. В германском консульстве были выбиты стекла, что ясно указывает на то, каковым стало бы настроение, если бы из-за наших требований заключение мира не состоялось.
8 января. Заседание было опять отложено, т.к. украинцы все еще не готовы. Поздно вечером я совещался с Кюльманом и Гофманом, и мы вполне сошлись насчет тактики. Я им еще раз сказал, что я пойду с ними до последней крайней возможности и буду отстаивать их требования, но что в случае, если германцы окончательно разойдутся с русскими, я сохраняю за собой право свободных действий. Оба, по-видимому, понимают мою точку зрения, в особенности Кюльман, который и сам, если бы мог поступать по своему желанию, не допустил бы разрыва переговоров. В частности, мы пока сошлись на том, что мы ультимативно будем требовать продолжения переговоров в Брест-Литовске.
9 января. По принципу, что лучшая защита - нападение, мы решили упредить русского министра иностранных дел и сразу выступить с нашим ультиматумом. Троцкий приехал с большой речью, но наше нападение было так успешно, что он сейчас же просил отложить заседание, так как создавшееся новое положение требует новых решений. Перенесение нашей конференции в Стокгольм было бы для нас гибелью, так как там было бы совершенно невозможно не допустить туда большевиков всех стран, и там наступило бы то, чему мы с самого начала стараемся воспрепятствовать, а именно, что инициатива была бы вырвана из наших рук и перешла бы к этим элементам. Теперь надо ждать, что принесет завтрашний день. Это будет либо победа, либо окончательный разрыв. Троцкий - несомненно умный, интересный человек и очень опасный противник. Он обладает совершенно исключительным ораторским талантом, быстротой и ловкостью в репликах, какую я редко до сих пор видал, и всей наглостью, свойственной его расе.
10 января. Заседание только что состоялось. В большой, рассчитанной для всей Европы и в своем роде действительно красивой речи Троцкий нам вполне уступил. Он заявил, что принимает германско-австро-венгерский ультиматум и остается в Брест-Литовске, так как он не хочет оказать нам услуги и дать нам возможность обвинять Россию в продолжении войны. В связи с речью Троцкого была немедленно образована комиссия для рассмотрения территориальных вопросов. Я считал важным попасть в эту комиссию, желая сохранить постоянный надзор за ее столь важными занятиями. Это не особенно легко, так как речь идет в сущности только о Курляндии и Литве, следовательно, касается не нас, а Германии. Вечером у меня было опять продолжительное заседание с Кюльманом и Гофманом, в течение которого между германским генералом и статс-секретарем произошло довольно резкое столкновение. Упоенный успехом ультиматума, поставленного нами России, Гофман желает продолжать в том же духе и дать русским "основательно по шапке". Кюльман и я отстаивали противоположную точку зрения, требовали спокойного и делового обсуждения каждого отдельного пункта. Разрешение пунктов, вызывающих сомнение, должно, по-нашему, быть отсрочено. Когда вся эта работа будет совершена, все вопросы, оставшиеся неразрешенными, должны быть собраны вместе и по поводу этих вопросов должны быть испрошены телеграфные директивы от обоих императоров. Несомненно, что это лучший путь для того, чтобы предотвратить разрыв и ошибки. С украинцами новый конфликт. Они требуют признания их независимости и заявляют, что если мы этого не сделаем, они уедут.
[В.] Адлер [австрийский социал-демократ. - Ю.Ф.] рассказал мне в Вене, что библиотека Троцкого, которой он очень дорожит, находится в Вене, кажется, у какого-то г-на Бауэра. Я сказал Троцкому, что, если он хочет, я распоряжусь, чтобы она была ему послана. Вместе с этим я его просил о некоторых военнопленных, например, Л. К. И В., относительно которых говорят, что с ними плохо обращаются. Троцкий принял это к сведению, заявил, что он против дурного обращения с военнопленными, и обещал справиться. При этом он, однако, подчеркнул, что эта его любезность не находится ни в какой связи с его библиотекой и что он во всяком случае исполнил бы мою просьбу. Свою библиотеку он действительно хочет получить.
11 января. До и после обеда происходили продолжительные заседания комиссии по территориальным вопросам. Русская делегация участвовала целиком, кроме украинцев. Я заявил Кюльману, что я участвую только в качестве секунданта, так как германские интересы задеваются этими вопросами неизмеримо больше, чем наши. Я только от времени до времени вставляю слово. Троцкий после обеда сделал тактическую ошибку. В речи, доведенной им до страстности, он заявил, что мы ведем фальшивую игру, что мы стремимся к аннексиям и придаем этим аннексиям оболочку права на самоопределение. Он с этим никогда не согласится и предпочтет разрыв дальнейшему ведению переговоров в таком духе. Если бы мы были честны, мы бы позволили представителям Польши, Курляндии и Литвы приехать в Брест, чтобы высказать свои пожелания независимо от нас.
При этом необходимо заметить, что с самого начала переговоров спор идет о том, вправе ли нынешние законодательные органы в оккупированных областях говорить от имени народов этих областей или нет. Мы на этот вопрос отвечаем утвердительно, русские же - отрицательно. Мы поэтому сразу согласились на предложение Троцкого пригласить сюда представителей этих областей, но прибавили, что если они будут признаны экспертами, мы примем их заключения к руководству. Любопытно было наблюдать, как охотно Троцкий взял бы свои слова обратно. Но он сразу нашелся, сохранил внешнее спокойствие и просил перерыва заседаний на сутки, чтобы обсудить наш ответ со своими коллегами. Надеюсь, что Троцкий не будет делать никаких затруднений. Если бы поляки были привлечены к участию, это было бы полезно. Трудность заключается в том, что и германцы неохотно желают видеть здесь поляков, так как им известно их антипрусское настроение.
В тот же день у Радека было столкновение с германским шофером, за которым последовало продолжение. Генерал Гофман предоставил в распоряжение русских делегатов автомобили для совершения ими прогулок. На этот раз автомобиль не был своевременно подан, Радек устроил грубую сцену шоферу, тот пожаловался, а Гофман взял шофера под свою защиту. Троцкий, видимо, находит поведение Гофмана правильным и запретил всей делегации вообще ездить на прогулки. Вот чего они добились, так им и следует! Никто и не пикнул. Вообще у них священный трепет перед Троцким. На заседаниях тоже никто в присутствии Троцкого не раскрывает рта.
12 января. Гофман произнес свою злополучную речь. Он ее обдумывал в течение нескольких дней и был очень доволен успехом. Кюльман и я, однако, не скрыли от него, что он своей речью достиг того, что тыл будет возбужден против нас. Это произвело на него некоторое впечатление, которое,, однако, было немедленно сглажено похвалой, которую поспешил выразить ему Людендорф. Положение, однако, обострилось, что было лишнее.
В следующие дни Чернин отмечает в своем дневнике сведения, полученные из Австрии, об отчаянном положении с продовольственным вопросом. Из Вены его просили обратиться в Берлин за помощью, так как иначе катастрофа неизбежна. В телеграмме императору Карлу Чернин пишет: