Наташа открыла Виктории и ушла на кухню.
В столовой Сергей Федорович, сразу постаревший, уговаривал Татьяну Сергеевну не возвращаться к себе, идти к какой-то Варюше и уехать с ней в Черемухово.
Она перебила его:
— Неужели не понять? Больной после тяжелой операции. Имею право я, врач, рисковать человеческой жизнью? Попросту дезертировать? Я клятву давала, я — врач.
— А своей жизнью? — Театральная манера говорить была так жалка и неуместна, — ведь страдал он искренно.
— Ну, папа, врачей не хватает, каждый на счету. Ничего со мной не случится.
Вошла Наташа со стерилизатором:
— Вы поможете, Виктория. Наши слабонервные мужчины…
Запах лекарств, полутемнота, заслоненная лампа, как в последние дни тети Мариши. Виктория глотала, чтоб отпустило горло, раз, другой, третий — не помогло. Что-нибудь делать!
— Пойду, руки вымою.
— Нет. Подержите, если рванется от укола, — без сознания ведь.
Плечо, рука Раисы Николаевны обжигают. Но если делаешь что-то — легче. Запахло эфиром и камфарой. Ничего, надо привыкать.
Татьяна Сергеевна массировала ватой место укола. Потом долго проверяла пульс.
— Пока держимся, — нежно укрыла мать, осторожно прикоснулась губами к ее лбу, еще поправила одеяло, постояла немного и вышла, «маленькая, от земли не видать», усталая, побледневшая…
Виктория помогла Наташе с обедом, прибрала комнаты. Кухарка Гаевых уехала погостить к сыну, там заболела тифом (сколько больных, подумать страшно, — эпидемия!), а недавно прислала письмо: «Дети не отпускают — на дорогах ералаш и страсти бездонные».
Назавтра из университета Виктория опять собралась к Гаевым. Уже темнело — короче дни. Сегодня хорошо, хоть и пасмурно, снежок чуть-чуть. Ух, как Дружинин читает! А говорят, на экзамене он подбрасывает мелкие косточки, и, пока они летят вверх и обратно в его руку, определи-ка, что это: hamatum, capitatum или какая-нибудь cuneiforme.[10] Надо самим так попрактиковаться. Гистология — на лекциях тоска, а под микроскопом столько неожиданностей. Не хотелось уходить. Сергей посмотрел презрительно:
— Не выдерживаете умственного напряжения? «Простейшее»!
Руфа сказала:
— Сам ты амеба! Она же… Передайте Наташе, что я тоже могу в любую ночь и вообще…
Ольгу напоминает нежностью ко всем, и так же боится, чтоб кого-нибудь не обидели. А ведь вовсе непохожи они.
Наташа открыла в ту минуту, когда Виктория прикоснулась к дергунчику. Лицо серое, каменное.
— Раиса Николаевна?..
— Как вчера. Татьяны нет. И не звонит.
— Может, тому больному плохо?
— В больнице ее нет, я позвонила — отвечают как-то странно.
— Сейчас схожу, узнаю. И сразу приду.
— Обойдемся ночь без вас. Позвоните. С мамой отец. А Владимира послала в Кокорево за картошкой, за мясом, — как провалился. До чего легкость в мыслях… Но придет. Позвоните!
Виктория шла быстро. Снегу выпало порядочно, чуть морозило, по небу проступали уже звезды. На мосту отряд казаков промчался с грохотом и свистом. Позади Виктории забормотала старуха:
— Господи Исусе Христе, сыне божий, пресвятая богородица…
«Страсти бездённые» — что это значит: бездонные или без дня — беспросветные? Как ни поверни — бездённые. Наташа не справится ночью одна. Эти слабонервные мужчины… Ну, Сергей Федорович старый, а Володя тоже некулемый, «анархия — мать порядка»!.. Конечно, далековато: верст пять туда, да обратно. Ох, только бы Татьяна Сергеевна…
Очень помнится, как первый раз шла к ней с Наташей. День был безветренный, ясный, по-местному не холодный, градусов семнадцать. Когда вышли к кладбищу, глазам стало больно. Снег, снег, снег вровень с крышами Вокзальной улицы. Все бело, все сверкает, голубеют тени, будто отражается небо — густое, синее, как южное пишут художники. И, непонятно отчего, почувствовалось такое немыслимое богатство, такая силища, какие могла выдумывать только в детстве, в Кирюшине. Ничего тут нет похожего на Кирюшино, только что попала за город зимой, а всколыхнулось вдруг все. И самые черные дни, и Кирюшинское кладбище. И впервые думалось о тете Марише без горькой вины, без недоумения: как осталась жить?
Почему не пришла Татьяна Сергеевна? И не позвонила, когда знает, что Раисе Николаевне плохо. Нет, почему обязательно плохого ждать?.. Могло ведь случиться: срочная операция, или вдруг партийное поручение, или приказ уйти в подполье? Так ведь бывает. Надо было сказать Наташе, не сообразила.