— А Федя его противоположность? — мама наигранно улыбнулась.
— Тебе его привести?
— Давай.
Вика ничего не ответила. Когда закрылась дверь и она оказалась в комнате одна, ей стало тревожно. Неожиданный разговор не только разозлил её, но и пробудил совесть, обиду, недоверие — словом, всё, что прежде дремало от усталости. Вика села напротив вешалки и заплакала. Не было единой причины — больно стало от разрозненных мыслей. Она плакала то тихо, и казалось, что истерика вот-вот прекратится, то с надрывом, как будто сейчас вскочит и выбежит на холодную вечернюю улицу. Только к полуночи она успокоилась.
Чтобы никого не будить, Вика не пошла в ванную, смыла косметику тем средством, что стояло на рабочем столе, переоделась и легла. Она уснула быстро, как любой человек, слезы которого настоящие, искренние, содержат в себе тоску, утрату и боль, который, поплакав, освобождается.
Чёрная комната стала светлой и несколько сжалась. Посреди неё стояли два стула и деревянный стол. Из окна, покрытого тонкой решёткой, бил свет. Железная дверь с грохотом открылась и медленно полетела в стену. Порог стал границей между светом и тьмой: было неясно, куда попадает человек, переступающий через него, — в пустоту или в коридор. Вдруг в темноте мелькнул полный мужчина.
Когда он вошёл в комнату, засиял его костюм-тройка, округлилось пухлое светлое лицо. Он медленно дошёл до стула и сел лицом к двери. Руки он положил перед собой, сплел пальцы, его дыхание было мерно и спокойно. Из коридора послышались звуки — кто-то неуверенно шёл к двери, пугаясь собственных шагов. Наконец вошли в комнату, показались на свету, и стало ясно, что это Вика, растерянная и беспокойная. Она поздоровалась дрожащим голосом и встала у двери, пока мужчина учтиво не показал рукой на стул.
— Обвинение серьезное: завтра вас судят по статье о государственной измене, — безрадостно начал адвокат.
— Я не разглашала информации. Я не сотрудничала с зарубежными агентами. Я ничего не совершала, Андрей Филиппович, — Вика искренне раскаивалась, заглядывала в глубокие глаза адвоката.
— Виктория Сергеевна, я представляю вашу защиту. Я уверен, что вы не совершали преступления — в этом не уверен суд.
— Нельзя быть против всех, — прошептала она, но, видимо, достаточно громко.
— Вас поддерживает общественность. Люди знают, что вы жертва политических репрессий, и ваш судебный процесс станет толчком к действию.
— Ничего не поменяется.
— Виктория Сергеевна, успокойтесь. Сегодня я с хорошими новостями. Готова мощная защита, мы оправдаем вас.
— В этой стране никого не оправдывают, — сказала Вика со злобой, и пространство стало меняться. Смешались и дверь, и мебель, и светлые стены, и солнце за решёткой — всё вращалось, оставляя за собой силуэт, который, в свою очередь, смешивался с другими силуэтам.
Вика оказалась посреди заседания. Судья, грозная женщина в мантии, успокаивала журналистов и активистов, забивших зал суда. Андрей Филиппович, горделиво задрав нос, молчал. Рядом с клеткой, в которой смирно сидела Вика, стоял офицер, будто каменный — так он был безучастен. Свидетель, мужчина коренастый, прижался к трибуне, словно пытался спрятаться за ней. Обвиняемой хотелось припадочно засмеяться, но она сдержалась — правовой процесс всё-таки.
И, успокоившись, Вика вполне поняла офицера и поддержала его безучастность: отстранилась от прений, неразберихи и шума, поддалась русскому фатализму и забыла о будущем. Ей вспоминалось детство; как она любила купаться в реке, протекавшей вблизи бабушкиного дома, и как хвасталась родителям, доплыв до далекого противоположного берега; как выхватывала из ведра только выловленных раков и носилась с ними по дому; как играла с ребятами в футбол на деревенском поле и, поранив ногу, впервые оказалась на руках мальчишки; как ласкались коты, коровы, козы; как отец строил сарай и, закончив работу, вытирал пот с лица и смотрел на неё, улыбаясь.
Но пора было возвращаться в безнадежную реальность, прогремел голос судьи:
— Обвиняемая, я обращаюсь к вам.
— Я слушаю, извините, — рассеянно сказала Вика.
— Вы предали себя, а не страну.
— О чём вы? — Вика осмотрелась, и не было ни толпы, ни офицера, ни Андрея Филипповича.
— Променять душу на безбедную жизнь — вот решение ваше и миллионов подобных вам; решение тех, кто готов лишиться чувств и мыслей, продать голос и потерять лицо. А когда-нибудь вы осознаете, как дёшево оценили счастье, и будет больно, невыносимо больно, — искаженная фантазией женщина приближалась и закончила речь перед самым носом Вики.