Он дождался Вику, и они направились в ванную. Она встала позади, ласково глядя на его неширокую спину, он же уставился на своё отражение в зеркале:
— Я ужасно выгляжу…
— Сейчас станешь прекрасен, как всегда, — Вика приобняла его, следом взяла большое ворсистое полотенце и с усилием, запуская пальцы, стала сушить его волосы.
Василиса и Павел Панкратовы в то время готовили стол — впрочем, они ограничились десертом: вареньями, тортом, чаем со сливками. Оба ждали мальчишку, не знающего мир, пока безработного, в обносках, или — что хуже для них — в безвкусных, только купленных вещах — словом, юнца, который представлялся им, когда Вика рассказывала об их совместных прогулках. Родители закончили и расселись: Павел, как глава семьи, — спиной к большому окну, он принял вид чрезмерно серьезного, несколько придирчивого и едкого интеллигента; Василиса же придвинула стул с боку, по правую руку мужа, и легко упала на тоненькую подушку, давно сшитую её матерью, — она хотела казаться добродушнее и прямее.
Вика и Федя скоро пришли. Она скрывала удушающее волнение, и только стул, отодвинутый с резким скрипом, выдал её беспокойство. Он же чувствовал себя щенком, который беспомощно ползает в кругу людей; а они громко хохочут, высмеивают неуклюжее животное, и каждый способен поднять его за холку и решить, жить ему или нет. Преодолев страх, Федя поздоровался, быстро сел и больше не поднимал глаз. Повисло молчание, и только дождь, стучавший в окно, наполнял кухню звуком. Мертвенное бездействие. Никто даже не притронулся к еде, пока Василиса Панкратова, всегда живая, не начала:
— А кто твои родители?
— Отец — архитектор, а мамы давно с нами нет… — Федя смутился: «С таких вопросом разговор не начинают».
— Как у тебя фамилия? — Викина мать продолжила, будто не услышала второй части ответа.
— Анисимов…
— Слышала, слышала, — врала Василиса Панкратова, но фамилию все же запомнила, чтобы позже проверить, стоящий ли архитектор Федин отец.
— Давайте уже чай пить, — перебила Вика, грозно, с обидой посмотрела на мать и грустно, с досадой — на Федю. Стыдно.
Вика отпила немного чаю и попробовала кусочек торта, она кушала не спеша, всё поглядывая на Федю, который только и делал, что дул на чайную гладь и смотрел, как расходятся волны. Родители ели как положено, смотрели только на еду. В этот раз заговорил Павел Панкратов:
— Ведь юноше нужно полезное занятие, ведь без него он не является личностью, индивидом, мужчиной. И именно польза должна присутствовать в занятии — без пользы никуда. И я, как человек в вас заинтересованный, хотел бы спросить о вашей деятельности, — начал он томно, неумело, так что слова грузом висли на ушах тех, кто сидел за столом, а после добавил: — Чем вы, Федя, занимаетесь?
— Я учусь на третьем курсе филологического и подрабатываю в журнале, — быстро ответил Федя, и груз моментально упал с ушей присутствующих.
— Журнал — это интересно. О чём пишете?
— О политике, творчестве, о современных талантах — в общем-то о культуре современности.
— Это интересно, это интересно, — пробормотал Викин отец и хотел вновь начать пространный разговор, но замолчал.
Все вновь взялись за приборы, положили себе по кусочку, кроме, конечно, Феди, который ни к чему не прикоснулся. Вика хотела напомнить ему о чае, но побоялась; побоялась не только мамы, но и отвлечь, вытащить его из комфортной среды.
Федя, признаться, ничего не понимал: ему без конца задавали неуместные вопросы. Разговор начался отвратительно и длился точно так же. И долго, долго тянулось время — оно всегда предает: то бежит, то ползет. Федя снова ощутил себя щенком, но сейчас он не знал, смеются ли над ним, или его уже взяли за холку; впрочем, не то и не другое — смех понемногу умолчал, а к животному кралась хваткая рука.
— С отцом живешь? — вдруг спросила Василиса Панкратова.
— Комнату снимаю, — нехотя отозвался Федя.
— Заработка хватает?
— Хватает.
— И сколько нынче в печати плат… — Викина мать не закончила, её перебила собственная дочь.
— Ты его позвала, чтобы подобные вопросы задавать? — начала Вика с той смелостью, которая бывает только у солдат и у разъяренного молодого человека. — Кто, чем, сколько — надоело. Почему нельзя посидеть нормально? Один философией занялся, — с насмешкой она взглянула на отца, — да так вяло, позорно и жалко, что… — она не закончила и перешла на мать. — Другая всё о деньгах да о деньгах. Ты так забылась, что даже прощения у него не попросила за свою бестактность.